Они замолчали. День разыгрывался, начало припекать солнышко. По небу бежали облака, и когда заслоняли солнце, то мягкие тени накатывались на полянку, приту-шая яркую зелень травы. Говорить Ширяеву не хотелось, но он все же высказал Матвею свои мысли:
- Народ у нас шибко добрым стал, на зло внимания не обращает. Вот, к примеру, Лукерья Жаркова сельмагом заведует. Получает сто двадцать рублей, а дом у нее - полная чаша. Значит, тащит от государства под свое крыло? Или возьми Фроликова и тебя. Все знают, что разбойничаете в заповеднике, убитое спекулянтам толкаете... Было б мое право, создал бы комиссии народные с полномочиями. Пришла бы комиссия во двор, оценила добро, а хозяин, будь ласков, отчитайся перед ней, на какие шиши все приобрел. Не только в Демидове, а по всем бы городам и селам такие комиссии запустил работать. Не отчитался - верни то, что у народа нашего нахапал. Вот тогда бы наше государство еще крепче стало. Да и такие хапуги, как ты, хвосты бы поприжали! Ширяев даже вспотел от такой длинной речи.
- Бодливой корове, слава богу, рогов не дадено, - зло усмехаясь, сказал Матвей.
- А-а, пустой у нас разговор выходит. Разве ты и Марьяна поймете что?!
Ширяев вспомнил, как в послевоенном году прихватил Матвея с убитым медведем. Кирькина тогда оштрафовали, конфисковали ружье. А через неделю после этого Прокопий по каким-то делам пришел в Демидове и у сельпо столкнулся с Марьяной.
Колдовски похорошела Марьяна за годы замужества. Она заметно погрузнела, но полнота не испортила женщину. Тяжелые военные годы словно не тронули ее, как других женщин, изнуренных непосильной мужской работой и томительным ожиданием вестей с фронта.
Прокопий робко улыбнулся. Всю войну не видел ее п думал, что вытравилась память о ней, но сжалось сердце в сладкой и тревожной муке, как и в прежние молодые годы. Ее глаза казались ему не серыми, а прозрачно-синими, переливающимися холодными огоньками.
Марьяна обрушилась на него с руганью:
- Лешак ты волосатый! Ни стыда пи совести!.. Чтоб тебя, Лешака, медведь изломал! Мало мы голодовали? Мало спины гнули на мужичьих работах?!
Прокопий Алексеевич оторопел и спросил:
- Погодь, Марьяна! Да что с тобой?!
- Не ведаешь, постылый?! Бирюк несчастный! Где же мы такой штраф возьмем?! С голоду теперича по твоей милости подыхать?!
- Бона ты о чем? - криво усмехнулся Прокопий и, злясь, ответил: - Ничего, проживете!
- Видеть тебя, Лешака, не хочу! Чтоб тебя лихоманка разбила!..
Ширяев не дослушал и поверпулся от нее, а вслед ему все неслась и неслась ругань рассерженной бабы. Не грубость, а несправедливость Марьяны расстроила Прокопия Алексеевича. Он-то знал, что не особо она бедствовала во время войны. Жила у свекра. У Кирькиных был крепкий двор: имелась корова и свинья, держалась птица, старик Кирькин работал экспедитором в заготконторе, да и после Победы они быстро поднялись на ноги, не в пример другим семействам, оставшимся без мужиков.
Вспоминая ее разъяренное в гневе лицо, он ощутил, что прошлое уже не будет властвовать над ним, и почувствовал какое-то душевное облегчение. Словно вырвали больной зуб и затухла мучившая боль...
Да и женитьба помогла избавиться от душевной смуты. Перед войной бегала на кордон к его младшей сестренке смешливая, тонкая и лозово-гибкая Ксюша Усачева. Девчонка как девчонка, что с нее взять, с пигалицы двенадцатилетней, ей бы в куклы играть, но она другой раз так посмотрит на Прокопия своими по-детски распахнутыми глазами, что он, недоумевая, спрашивал:
- Ты что это гляделки уставила, а?!
- Ничо... Правда, говорят, что ты на медведя с ножом ходишь?
- Отцепись. Шастай к Таньке в куклы играть!
- А пошто тебя Лешаком кличут?
- Вот ожгу
крапивой по одному месту, тогда узнаешь!
- Подумаешь, какой?! - вспыхнет она и, тряхнув льпяпыми косичками, вечпо торчавшими в разные стороны, отбежит от Прокопия.
