Что с ним случилось, но он вдруг неожиданно выпалил:
- Завтра пришлю сватов!
Она заплакала еще сильнее, посмотрела на него сияющими, мокрыми от слез глазами, опять прильнула к груди, пряча лицо, а он стал неумело гладить ее волосы...
Долго Прокопий в ту ночь не мог уснуть. Все думал, сомневаясь, о Ксении. Моложе она была на пятнадцать лет. Может, у нее девичья блажь в голове от молодой горячей крови? Потом одумается?..
Душно казалось ему в избе. Слышал, как похрапывал во сне отец, поднималась и шаркала по горнице мать. Никогда эти домашние звуки не тревожили его, а сегодня... Поднялся, взял тулуп и ушел в подворье на сеновал, забрался по лестнице, разворошил сено, пахнущее свежестью приморозка, лег на тулуп, завернулся его полой.
Ночной ветерок, проникая сквозь щели тесовой крыши, тревожил сено, и оно ворошилось, перешептывалось, как живое, затаенно шелестело. Поскрипывал во дворе колодезный журавель, позванивала ведерная цепь. Не брал его сон, не приходил угомон. Колола синим светом глаза какая-то яркая звездочка в щели крыши, и Прокопий вдруг подумал, что эта крохотная звездочка светила его прадеду и деду, светит отцу и ему, будет светить его детям и внукам, и Прокопию стало грустно от мысли, что жизнь неудержимо пробегает, просачиваясь сухим песком сквозь пальцы, но одновременно наступила успокоенность, что теперь будет у него жена-хозяйка, которая сменит постаревшую мать в доме, а потом белыми сильными руками подаст ему первенца-сына - горячий комок жизни, который и продолжит род Ширяевых, коренных таежников...
Нет, не сразу вытравил он из памяти Марьяну. Пожалуй, только после рождения сына Степана он почувствовал внутреннее раскрепощение и у него появилась настоящая любовь к жене... А потом Ксения родила близнецов, девочку и мальчика, стала после смерти матери полной хозяйкой дома.
Теперь Степан работал в лесничестве и учился заочно в Тимирязевской академии, дочь вышла замуж за офицера и жила в Средней Азии, где служил ее муж - капитан, а младший сын Федька еще с детства пристрастился к рисованию, сейчас учился в Москве на художника, летом приезжал домой «писать с натуры», как он выражался.
Разлетелись его дети по разным краям, только старший, Степан, очень похожий лицом и фигурой на Проко-пия Алексеевича, не захотел уходить из родных мест, продолжал дело отцовское... Трое их осталось на кордоне. Он, жена да сын-первенец...
- Ну, Матвей, насудачились, как воды ключевой напились.
Ширяев поднялся, достал бланк и протянул Кирькпну:
- Вот здесь распишись, а я дома все проставлю. Не боись, не оговорю. Сколько в туше? Пудов двенадцать чистого весу? Сам цифирьку проставь.
Кирькин, к его удивлению, улыбнулся, не возражая, поставил подпись на бланке, весело проговорил:
- Зря, Прокопий, старался. Промашка вышла. Забыл? Ведь скоро юбилей государству. Прекратят мое дело. Во как все получилося!
- Ага, значит, о государстве вспомнил, когда петух клюнул?
Прокопий Алексеевич подозвал собак и кивнул на убитого лося:
- Освежуй.
- Воронье да зверье освежуют!
Подошел Егорша. Парень сейчас был очень похож на молодого Матвея. Но в нем было и материнское. На Про-копия Алексеевича смотрели Марьянины глаза - такие же беспокойные и красивые.
И он, посмотрев на Егоршу, снова вспомнил о Марьяне. Недавно опять встретил ее и с трудом узнал. Что-то с ней вдруг стало. Как-то сразу она увяла. Видимо, богатство, к которому она тянулась всю жизнь, выхолостило ее красоту, оставив лишь сухой и алчный блеск глаз и резкий базарный голос. И Ширяев неожиданно подумал, что попади Марьяна в другой двор, а не к Кирьки-ным, отличающимся особой жадностью, то сохранила бы свою привлекательность до глубокой старости.
- Не боишься, что в спину стрельну? - усмехнулся Матвей.
