Я сел на чурбан, облокотившись на обух вонзенного в плаху топора, и закурил. Светлана, хмыкнув, отошла. Я держал в руке карточку, но не смотрел на нее. Перед глазами зыбились притуманенные мглистой пеленой зноя, безлесые, цвета цемента, угрюмые иранские нагорья. Я служил в соседней пограничной зоне, где почти семь месяцев в году держится такая же, как и на Арак-се, сорокаградусная жарынь. Вид зачернелого, словно прокопченного, лица на карточке лишь освежил мою память. Я снова видел границу, каменный с ослепительно белыми стенами уютный домик нашей заставы, лица ребят, среди которых мелькнуло будто Колиио, черное, утомленное. Я снова стоял в шеренге караульного взвода, заступающего в наряд, и в диске моего будничного на вид автомата притаились боевые патроны. Торжественный холодок пробегает в груди всякий раз, когда посчет-но, поштучно получаешь ты боезаряд и становишься на стыке территорий двух государств, отвечая головой за великое, лежащее позади тебя живое пространство Родины.
Зорко вглядываешься в темную тишину, оберегая ее и не доверяясь ей. Ведь сам ты ничем не защищен, не прикрыт, каждый твой шаг, мысль, взгляд в любой момент могут стать последними. Бесшумный полет кинжала из темноты, далекая и такая же бесшумная снайперская пуля... Строгим стерегущим лицом ты стоишь к чужеземцам, а спиной - к своим, родным, любимым и любящим. И тебе даже помыслить, вообразить невдомек, что разящий удар ты можешь получить со спины... Да, не только оружие врага иногда выводит солдата из строя. Уж я-то • знаю, на собственной шкуре испытал!
- Ты не сжечь ли ее собрался? - с испугом, улыбчиво спросила Светлана, подойдя ко мне через некоторое время.
Я еще раз внимательно взглянул на фотокарточку. На больших, металлически жестких и сухих, точно спекшихся от зноя, губах юноши застыла какая-то тяжелая и суровая мольба. Я легонько кивнул Коле и отдал карточку. Светлана сунула ее в карман халатика и, спросив, когда будут готовы дрова, отошла к колодцу.
Я взял топор и стал рубить березовые сучкастые поленья, вкладывая в каждый удар смутную, какую-то мстительную ярость.
Воскресным утром я попросил у Светланы старенький ее велосипед - прокатнуться и тайком махнул на кордон. У Семена Емельяиовича было много приезжих - лесоводы с опытно-производственного участка, снабженцы районной мебельной фабрики...
- Думал, что сегодня вы отдыхаете. Хотел сено посто-говать, - сказал я ему.
Старик, кивнув на деловых гостей, немо развел руками. Потом вынес вилы и попросил:
- Коль есть желание, иди стогуй. Большие не ставь, все равно к зиме в Сосновку свезем... Горбыльками обложи, чтобы ветер не трепал. Да я, может, скоро освобожусь, подсоблю.
Сено в копешках хорошо провялилось, было сухим, ва-пильно-душистым. Я пружинисто вонзал в него вплы и, крякнув, взметывал навильник-шапку над собой. Оголившись до пояса, ходил от копешки к копешке, стаскивая их в стожок. Зеленая пыльца и разноцветные, точно высохшие бабочки, травные лепестки облепляли мокрые от пота плечи, грудь, спину, щекотно набивались в ноздри, в уши и волосы. Дрожали колени, опасно-приятно что-то хрустело в пояснице, когда, поддев вилами тяжелую копешку, я нес ее и укладывал на стог, наращивая п отлого верша его. Во мне бурлило желание делать что-то для Светланы, для ее дома, для ее матери, оплачивая этими делами растущий во мне с каждым днем какой-то не тягостный, а ободряющий, укрепляющий меня долг перед ними. Они словно ждали от меня, молчаливо и застенчиво, какого-то ясного, мужского слова, а я все готовился, решался, но никак не мог его произнести.
Часа три понадобилось мпе, чтобы из полусотни разбросанных по луговине копешек сотворить два солидных стожка и обложить их тяжелыми горбылями. Важно стояли они посреди опушки и обещали. Звездочке, щедрой кормилице Черниковых, сытое зимовье.
- Завтра уезжаю, - сказал я Семену Емельяновичу, когда он поливал из чайника водой мою потную, оклеенную сенной трухой, горячую спину.
- Что-то скоро? - душевно посожалел он и чуть погодя, почесывая затылок, пошел в избу, оглядывая по пути двор, будто что-то отыскивая. Вернулся с какой-то безделицей в руках.
- Вот... ерундовинка такая... На память и легкую вам дорогу, - заговорил он, отчего-то переходя на «вы», и подал мне небольшую, величиной с ладонь резную штуковину, похожую на деревянную медаль. В центре ее барельефом выступала красивая фигурка голубки-горлицы.
- Сами делали?
- Забавляюсь.... Особливо зимой, часок-другой вольный бывает, вот и стругаешь ножиком. Много их у меня было всяких...Ребятишки растащили. - Семен Емельяновым будто оправдывался, что при своей строгой службе транжирится на такие пустяковые занятия. - Ежли лачком по пей пройти, то не знать ей износу.
- Тонкая работа.Спасибо,Семей Емельянович.
