- А сейчас Толя Ветчуткин прочтет новую страничку из «Истории Челюкинского обхода», которую пишет наш отряд. Пожалуйста, Толя, - объявила пионервожатая.
В круг вышел строгого вида веснушчатый подросток, раскрыл толстый альбом и не спеша, ломким, проклевывающимся баском начал читать:
- «Они стояли друг против друга. Лесник Семен Емельянович Ветров и незнакомец, приземистый, широкоплечий, с недобрым взглядом испуганных глаз. В руке браконьера сверкал топор, которым он только что срубил молодую соспу. Лесник велел бросить топор. Тот послушался-у лесника за спиной висело ружье. Семен Емельянович подошел к браконьеру и сказал: «Садись, парень, покурим». Сел браконьер, нахмурился, грозного допроса ждет. А лесник показал ему на омытый утренним дождиком лес и говорит: «Гляди, красота какая! И не жаль тебе ее губить?» Молчит браконьер: страх и стыд ему всю красоту леса заслонили. «Тебе сколько лет? - спросил его лесник и, услышав ответ, сказал: - И той сосенке, которую ты загубил, тоже тридцать. А ей бы век стоять тут и людей радовать. Всей жизни не хватает человеку, чтобы дерево вырастить, и всего десять минут надо, чтобы угробить». Браконьер встал перед лесником на колени, прощения запросил. А потом стал приходить на кордон и помогать Семену Емельяиовичу в его лесных делах. Нынешней осенью добровольцем в пожарную дружину записался, чтобы лес от огня беречь».
Подросток кончил читать, ребятишки робко зааплодировали, выжидательно поглядывая на лесника, словно угадывая по его лицу: верно ли написано?
- Аи, дотошники! Как складно-то н по делу, будто в той оказии вместе со мной побывали, - растроганно забормотал Семен Емельянович. - А ведь, кажись, никому и не рассказывал про тот случай.
- Земля слухом полна, - с лукавым намеком сказала пионервожатая, подмигнув Светлане.
Чтеца сменили музыканты. Духовой оркестр, состоящий всего из шести инструментов, смело, хотя и неслаженно заиграл старинный вальс «На сопках Маньчжурии». Торжественно-грустная, взбадриваемая в середине каждого куплета резвыми, по-голубиному воркующими переливами, мелодия звучала здесь, на лесной поляне, как-то по-особому трогательно и проникновенно, словно звуки рождались не в духовых инструментах, а наплывали из вековых чащоб бора, были дыханием и голосом его. Какая радость - слушать духовой оркестр, даже если он представлен самодеятельными музыкаптами - мальчишками! Такие теплые, родные звуки, такая светлая, врачующая печаль!
Дирижерски помахивая веточкой, пионервожатая пятилась, потихоньку отступала от оркестрантов и оказалась возле стола.
- Разрешите? - повернувшись к нам, сидящим, вдруг радостно-просительно сказала она, глядямне прямов глаза.
Я шустро вскочил со скамейки, подхватил Ксению Ивановну за талию, и мы понеслись по поляне, приминая мягкую, скользко-сочную траву. Алыми взмахами заплескался от ветра широкий подол ее платья, пузырем встала дедовская рубаха на моей спине... Откинув голову и полуприкрыв глаза, Ксения Ивановна кружила и кружила, и я был лишь опорой, возле которой она летала, все более раззадориваясь... После танца подвела меня к столу и, резко поклонившись, шепнула Светлане: «Спасибо за кавалера. Извини, что без спроса увела».
Передохнув, оркестр заиграл «Камаринскую» - простенькую, всего-то из нескольких нот, улыбчивую, бойкую, ухарскую мелодию. Семен Емельянович вертел растопыренными пальцами рук, в блестящих голубоватой влагой его глазах плясали озорные огоньки. Вдруг он вышагнул из-за стола, вскинул руки, положил ладони на затылок и, выставляя то правый, то левый локоть вперед,-пошел по кругу, подняв кверху седой клин бороды. Совершив несколько затейливых коленец, резво пустился вприсядку, гордясь черным глянцем хромовых сапог.
Всего с минуту плясал Семен Емельянович, но покраснел, запарился, удивил всех, очаровал, рассмешил. Одна из девочек поднесла венок из ромашек и надела ему на голову. Анастасия Семеновна косынкой обмахивала его, точно боксера па ринге после трудного, но удачного раунда. И ласково отчитывала:
- Аи молодость вспомнил, батяня? При такой-то жаре! Ну и ну!
Меж тем маленькие музыканты, перекинувшись взглядами, важно, спокойно, но с теми сбоями, промашками, какие случаются обычно у всякого начинающего оркестра, заиграли старинный вальс «Над волнами». И опять нежно, по-голубиному зарыдали кларнеты, густо заворчала труба-бас. И опять сладко распахнулось сердце, изготовляясь для сотворения чего-то светлого, радостного, доброго... И опять Ксения Ивановна, руководяще помахав над головами музыкантов, вильнула к столу и пригласила меня танцевать. Легкую, невесомую, я повел, почти понес ее на руках по кругу, благодарно вспоминая полковой клуб, где солдату с солдатом всегда удобнее было танцевать вальс, а не что-то другое: добрая, нежная, грустная его музыка создавала иллюзорное впечатление, что в твоих руках будто не сослуживец в гимнастерке, а далекая твоя любимая подруга в своем вечернем - зажмурь глаза и вспомни! - самом красивом в мире платье.
