- Обе икры ему отрезал хозяин, - тихо сообщил Шевлюга. Потом вдруг зашарил у себя по карманам, отыскал две пачки сахара из сухпайка, протянул мальчику. Тот без слов схватил их, хотел тут же засунуть в сумку, но увидел на обертке рисунок паровоза и уставился на него непонимающими глазами. - Он пастух, - все так же тихо, словно теперь уже боясь спугнуть, оторвать мальчика от невиданной картинки, прошептал Шевлю-га. - Две зимы назад во время грозы у него сорвалась в пропасть овца, и хозяин за это отрезал ему икру правой ноги.
- А потом? - не выдержал Чернявский.
- Вторую недавно, когда он не смог отбить овцу у шакала.
- Это хозяин шакал. - Чернявский тоже начал торопливо рыться в карманах, потом подхватился и побежал к бронетранспортерам.
- Почему же он не уйдет от него? Где его родители? - спросил Уляшев, на миг представив своего сына на его месте и ужаснувшись.
- Он сирота. Говорит, что его хозяин - хороший, ои кормит и одевает, а недавно разрешил учиться.
- Учиться?
Словно током пронзило Уляшева - из-за банды он совсем забыл о школе, работавшей при душманах. Значит, все-таки она была? И хозяин, отрезавший икры своему пастуху, посылал его овладевать грамотой?
Шевлюга вдруг тоже замер, поняв волнение командира. Потом они оба посмотрели на сумку, словно разгадка этого случая хранилась за ее пыльной мешковиной.
- Вот тебе, - подбежал Чернявский, высыпал к ногам мальчика галеты, сахар, сгущенку, конфеты.
Пастушонок растерянно оглянулся, но тут же схватил подарки, сунул их в сумку. Воровато заслоняясь спиной от других детей, приподнял ее, радуясь этой тяжести. Торопясь, отыскал тесемки, намереваясь затянуть, укрыть от всех свое богатство и, как верил Уляшев, тайну школы.
- Стой! - непроизвольно протянул он руку к сумке. Мальчик, испугавшись, подался назад, вцепившись в мешковину.
- Не бойся, я тебе тоже... я тоже, - Уляшев полез в карманы, выхватил авторучку. - Вот, держи, это моего сына, он такой же, как ты. Он писал этой ручкой, возьми, не бойся.
Мальчуган осторожно улыбнулся, показав большие белые зубы, принял авторучку. Приложив руки к груди, поклонился вначале офицерам, потом солдатам.
- Спросите, умеет ли он писать. И чему их учили в школе, - поторопил Уляшев переводчика.
Мальчик вновь сверкнул в улыбке зубами, полез в сумку, радуясь возможности выполнить просьбу гаурави и отблагодарить за угощение.
Уляшев раскрыл сшитые веревочкой листы бумаги и увидел нарисовапные детской рукой автомат, два пистолета и три ножа.
- Як, ду, сэ, - посчитал, гордясь своим умением, мальчик.
- Л писать? - почти шепотом спросил майор, поняв назначение школы.
Пастушонок отрицательно покачал головой.
- Писать учат взрослых, - перевел Шевлюга.
Уляшев встал, резко оглянулся на сидевших около Анны Николаевны дехкан. Те поспешно отвели взгляды, стараясь не выдать, что наблюдали за беседой пастуха и командира шурави.
Сомнений не оставалось: под видом школы в кишлаке готовили мятежников. А заодно приучали к оружию, насилию, убийствам и школьников.
За кишлаком резко взревел бронетранспортер Воронова.
«Что там у него еще? - встрепенулся Уляшев. - Он меня сегодня загонит в гроб».
На площади тоже прислушались к гулу машины, но оп стал удаляться, стрельбы не было, и аксакалы вновь обратились к своим болячкам.
И только в отряде поняли: у Воронова что-то случилось.
Старший лейтенант, продравшись сквозь кустарник, выскочил к реке. Некогда широкая, сейчас она обмелела, сузилась до ручья и негромко журчала под обрывом правого берега.
Воронов прислушался, но ни один посторонний звук не потревожил отлаженный шепот «зеленки».
