Верхний рынок еще галдел, но продавцов уже поубавилось, и заметно опустели прилавки. Евдокия Федотовна все же набрала свежей зелени - укропа, петрушки, сельдерея, луку. И чему особенно обрадовалась, так это синеньким - так тут многие называют баклажаны. Дома, пока не вернулся с работы муж, успела сделать салат, на сковородке жарились синенькие, фаршированные морковью и луком. Муж любил это блюдо, и она была довольна, что подгадала приготовить их именно на этот день, чтобы хоть чем-то скрасить его.
Василий Митрофанович прошел на кухню, как всегда, скользяще-осторожными шагами, будто боялся кого-то разбудить, из-под кустистых седых бровей устремил па жену вопрошающий взгляд. Был он спокоен, но сильно утомлен, и она поняла это, на миг оторвав взгляд от плиты.
- Знаю, проводила. Скучаешь? Ну, ничего, ничего. Все к лучшему. - И с нарочитым усердием стал принюхиваться. - Вот это да, синенькие. Угодила!
Руки ее опустились, и она, умоляюще взглянув на него, проговорила:
- Тебе все просто, Василий, а мне один день полжизни стоит. Ждала, надеялась: детский писк-крик услышу у нас в доме. Кто им там, вдалеке, поможет, если дети народятся?
- Он что, женился? А мне ничего не говорил...
Она рассказала ему о признании сына, о том, как провожала его, как после маялась разными думами. Он выслушал ее молча, ни о чем не спрашивая. Самому-то ему легче, что ли?
- Успокойся, Дуся, я бы тоже маялся, да запарка перебивала думы. С одной стороны, обидно, что так вышло. Как подумаю, что я не сумел, на наставил, так хоть кричи. Но с другой... Сколько у нас тут по улицам шляется бескрылых маленьких молодых человечков, тех, что родители при себе держат. Они кто? Пуговицы от отцовских дубленок.
- Да наш Илья - нет, не пуговица. И никогда таким не будет...
Василий Митрофанович задумался. «Можно ли было иначе? Сын-то чья плоть? Твоя, твоя, Василий. Что теперь? Проклинать себя? А что толку?» Они снова и снова возвращались к отъезду сына. Вспоминали, как попрощались да о чем говорили.
Перед тем как сесть ужинать на кухне, муж спросил:
- А что, Дуся, давай переселимся обратно, а? Речь шла о комнате сына. В ней он родился, вырос.
В ней готовил уроки, пока учился в средней школе
. А когда наш в Москве, из его комнаты родители сделали нечто вроде столовой. И вот, после трех дней его гостева-ния, комната снова осталась без хозяина.
- Подождем, - сказала она, подавая ему исходящие горьким ароматом синенькие.
Он не стал спорить.
- И то верно. Может быть, вечная мерзлота отрезвит.
- Ты думаешь, он вернется?
- Ты не об этом подумала?
- Нет, не об этом. Я хочу чувствовать, что он с нами. Просто чувствовать.
«Ох эти женские штучки», - подумал он и чуть было не укорил ее в сентиментальности, но, спохватившись, что и ей не сладко от всей этой истории, сказал:
- И я бы хотел. Может, больше, чем ты. Но не просто чувствовать - видеть рядом. В деле. Понимаешь? В деле! А он сам не захотел... Свобода действия - вот что прежде всего их заботит.
- Кого их? - спросила жена. Готовя ужин, она всего напробовалась и теперь сидела за столом, безучастная к еде.
- Ну нынешнюю молодежь. А ты думала, Илью волнуют настоящие идеи? Ерунда! Побоялся, что тяжко ему станет под отцовской рукой. Я ведь спуску никому не даю.
Она не могла вспомнить, чтобы сын намекал на это, и возразила напористо:
- Ну, отец, зачем ты о нем так? Если уж в Сибирь не боится... Обиделся ты. Чувствую. А из-за чего? Все секретничали. Зачем его уводил на карьер, как не затем, чтобы уберечься от моих ушей.
- Не выдумывай, Дуся... Просто я не мог оставить дело. И еще была мыслишка снова увлечь его.
- Не увлек... Я догадывалась, о чем он тебе говорил... Ландшафт... Опасность изменения климата и оскудения минеральных источников...
