- Илюша, не верю, что наша Ящерка, растерзанная, как ты говоришь, каменная, гонит тебя из дому. Может, живая у тебя Ящерка есть, она и тянет туда. Ну, невеста, жена?.. Ты ни слова о ней не сказал, а спрашивать - уместно ли? Скажи - и полегчает мне. Ты уедешь, а мыто с Митрофанычем останемся.
Сын схватил сумку, улыбнулся. Улыбка его такая мягкая, открытая: вот чем он не похож на отца с его суровым горбоносым лицом.
- Есть, мама, Ящерка, чего мне таиться? Не жена еще и даже не невеста. Не она тянет меня в Сибирь, а сама едет за мной...
- Хороша ли?
- Красивая. Умница. Понимает меня.
- Любишь?
- Люблю.
- Чего не привез?
- Поехала к отцу с матерью. Свои у них дела, может, не легче наших.
Они спускались по лестнице. Сын не торопился, не бежал по-сумасшедшему, как другие. Спустившись, оглядел толпу. «Не отца ли хочет увидеть?» Обнял ее, и она почувствовала, как он вздрогнул всем телом. «И у него душа болит. Бедный мальчик, с таких пор сам по себе».
Сын ушел. Ей снова пришлось подняться на второй этаж, чтобы через окно еще раз увидеть его. Вот и он шагает пе торопясь, будто и спешить ему некуда, оглянулся, поискал ее взглядом внизу, на первом этаже. Она махала ему рукой сверху, махала и звала. Не догадалась побыстрее выбежать на улицу и хотя бы взглядом проводить его самолет, а когда опомнилась, от самолета и следа не осталось - растаял в серой мути дымного неба. И как-то вдруг пусто стало в душе. И еще гуще показался смрадный воздух аэродрома, от него спирало грудь, давило под горлом. Загорелые, оживленные, еще не успевшие отрешиться от праздной курортной жизни, люди суетливо мельтешили перед глазами.
«А есть ли смысл в том, что мы живем, что-то делаем, страдаем и радуемся, оставляя после себя землю ничуть не лучше, а, может, еще хуже, чем она была?» - думала Евдокия Федотовна, стоя у высокой железной решетки и наблюдая, как взлетали и садились самолеты, и вспоминая Митрофаныча. И вдруг ей показалось, что садился и взлетал один, все тот же один самолет, не знающий, куда и как улететь. Странная раздвоенность мучила ее. Кто же прав? Отец или сын? Она расстраивалась, бессильная выбрать между тем, что делает и как думает ее муж, и тем, как хочет жить и думать ее сын, еще не знающий, почем фунт лиха. И вот надо же: вознамерился что-то сломать и что-то построить свое. Но разве это плохо? Да нет, а как же иначе? И те, кто уходит, и те, кто приходит, не могут думать одинаково. В это она верила, была убеждена, что это так. Но вот то, что жизнь на пути к истине разделила отца и сына, и ни тот ни другой не хочет уступать - ни умом, ни сердцем принять не могла. «Да как же это так? Отец так много работает. И работа его добром оборачивается. А сын не может понять?»
Обратная дорога на электричке вокруг обдерганной, раздетой Ящерки оказалась для нее куда тягостнее, чем проводы сына. Да, сын прав, мы действительно миримся с тем, что наносим урон и обиды Земле. Но тут же возражала: как можно обидеть мертвое? И ведь получается, что можно. А обидели, разрушили, обезобразили гору, значит, можем разрушить и душу человеческую? Нет, нет, это все разное. И сын не вправе судить отца за то, что тот законно делает для людей добро, поступаясь одним п платя другим.
Ну кто не помнит, когда тут по скатам круглой горы, напротив Ящерки, лепились убогие мазанки под потемневшими папахами соломенных крыш. А теперь-то вон но дома, а домища. Значит, человек, переустраивая жизнь, должен рушить одно, а другое возводить. А как же иначе?
Железно постукивали колеса электрички. Перед окнами медленно поворачивалась Ящерка, показывая блестевшие сколами бока. Колюче-лучистыми звездочками вспыхивали на высоте огоньки. И тут ей вспомнился теперь уже далекий день, когда вовсю дышал «Великан». Муж позвонил с работы - такая радость - и просил ее послушать местную радиопередачу. И она вся испереживалась, поджидая, когда же подкатит вечер. Чего она только не передумала! И уж никак не ожидала, что за восстановление и развитие курортов Василия Митрофановича, двух рабочих и одного начальника участка с его карьера наградят правительственными наградами. Это была первая послевоепная его награда.
Вручали награды на общем собрании работников карьера. Евдокия Федотовна глядела на мужа, строгого, как всегда, умеющего крепко держать себя в руках, и вдруг увидела, что он заметно волнуется. «Я уточню, - сказал он в своем ответном слове. - Эти награды не только нам, четверым с карьера, но и всем камнедобыт-чикам... И ей, горе Ящерке. Щедрость ее неоценима». Так что же, он равнял ее с собой? Не отдавая себе отчета, он тогда смотрел на вещи, как через много лет взглянул на них сын? Значит, горы, как люди, живут и умирают или зазря, или оставляют память, добрую или худую. Это уже другое дело. Или он делился с Ящеркой наградой за ее тихую, не героическую смерть?
