Вот вспыхнул и заплясал над кустом
шиповника оранжевый огонек «авроры», и я, мысленно став на миг босоногим веснушчатым мальцом, бросился за нарядной бабочкой-медведицей, за этим летающим цветком, чтобы поймать и засушить ее распятой между страницами какой-нибудь старой книги...
Вот гулко-сиротски закуковала кукушка, будто раскатывая по лесу невидимые шарики-эхо, и я, опять уменьшившись до семи-девятилетнего деревенского мальчика, замер и с суеверной доверчивостью стал считать, ощущая сладкую тоску о своем будущем, сколько лет мне осталось жить на земле...
Каким ханжой надо было быть, чтобы закрыть глаза, заткнуть уши, отгородиться бумажками от всей этой сызмальства родной, понятной и так давно не слышанной и не виданной красоты!
Вернувшись из леса под вечер, я поприветствовал стоящую па веранде Светлану и как-то машинально вложил ей в руки букет лесных ромашек.
- Получается? - кивнув на стопку тетрадей, которые я держал под мышкой, озабоченно спросила она.
- Нет.
- Я тоже не могла заниматься там, в лесу. Складывала книжки себе под голову, ложилась и смотрела в небо. И думала о чем-нибудь... небесном или историческом.
- И о чем же были небесно-исторические мысли?
- Больше о людях... - грустно сказала она, взглянув па меня светло-карими, цвета гречишного меда глазами. - Вот под этим вечным небом, думала я, вечно идут войны... И сейчас - если не воюют, то готовятся. И так всегда. Послухать, толькои разговору в мире: воевать или нет. Вот люди! Неужели самые маститые премьеры и политики никак не поймут то, что ребенку ясно: зеленый лес - это хорошо, обугленныепни - плохо; цветы - хорошо, пепел от них - плохо...
Светлана хмуро улыбнулась и, нюхая ромашки, продолжала:
- А поняли бы, то все армии свели к нулю... И Коля не топал бы теперь в кирзовых сапогах где-то за тыщи километров. А стоял бы вот тут рядом с нами.
- Ничего... Парню полезна армейская закалка.
- Закаляться можно и по-другому... А вы служили?
- Да.
- И вас... девушка ждала?
- Да. Но... ие дождалась.. Хотя на проводах со слезами пела эту самую сладенько-лирическую: «Вы - солдаты. Мы - ваши солдатки. Вы служите, мы вас подождем». С тех пор терпеть не могу этой мелодии.
- Не все же девушки такие... И песня эта душевная.
- Мне от этого не легче. - Голос мой погрубел от неприятных воспоминаний, но я постарался оттолкнуть их и заговорил с улыбкой: - Да ничего,перегорело... Не сразу, правда. Помню, однажды вечером толькомы спать улеглись, выключили свет в казарме, а тут настенный репродуктор елейно-медовый мотивчик этот замурлыкал: «Вы служите, мы вас подождем...» Ну, я не сдержался, схватил подушку и запустил в угол - в радиоточку. Старшина роты мне потом два наряда вне очереди влепил - за порчу музинвентаря.
Маленькие яркие губы Светланы расплылись в улыбке, но в тот же миг она строго заглянула мне в глаза:
- Может, вы чем обидели девушку? На письма не отвечали...
- Я был далеко от дома. Тосковал. Писал ей часто и нежно.
- Тогда она просто... Как так можно?! - с гневом изумления воскликнула Светлана и уткнулась в ромашки, словно пряча в них лицо от стыда за мою давнюю подругу юности.
Я повернулся и пошел к своему домику. На порожке оглянулся. Светлана смотрела на меня с глубоким сочувствием, будто ей хотелось сделать для меня сейчас что-то утешительное.
- Не желаете посмотреть мой цветник? - несмело сказала она.
- А где он? - Я завертел головой, оглядывая уже знакомый двор.
- Там, за домом, с другой стороны... - Светлана по-мальчишечьи резво перемахнула через невысокие перила веранды п повела меня по тропке в обход дома. Вскоре мы оказались перед его западными окнами, на стенах которых плавился красный закат мягкого лесного солнца.