- Спокойная любовь, договорная...Застолбили друг друга, значит.
- А нам не нужны разные там... вспышки да пожары! Так скоровыдохнешься,сгоришь...Извини,Андрей, но... - Светлана резко повернулась ко мне, ладонь моя соскользнула с ее плеча, - ты просто ревнуешь к Коле. Его, солдата, ждут, а тебя не дождалась...
- Эй, соловьи, когда спать будем? - донесся из форточки глухой,с шепелявинкон голосАнастасии Семеновны.
Светлана послушно поднялась со скамейки, взяла чайник и стала поливать водой красные, сердито зашипевшие, изрыгнувшие дым и белый пепел угли.
- Ну, будем спать, что ль? - спрашивающим тоном пригласила она, подойдя ко мне.
Лунный свет облил ее белую блузку, под которой туго круглились высокие груди.
- И не сердись. - Она подала мне руку и, пожимая ее, я ощутил через эту упругую теплую ладонь все настороженное тело девушки.
- Может, еще... посидим? - забормотал я, а сам уже встал и покорно зашагал к избе, робко удерживая Светлану за мизипец ее левой руки.
Она взошла на крыльцо и, освобождая руку, шагнула в прихожую, где слабо желтела, засиженная мухами лампочка под потолком. Не оглядываясь, молча юркнула за русскую печь - в теплушку, к матери.
- А вы, Андрей Васильевич, в горницу проходите: там без комаров благодать, - послышался из-за перегородки сонный голос Анастасии Семеновны.
-Спокойной ночи! - громко шепнул я перегородке.
В горнпце, просторной, широкой, с высоким некрашеным потолком, я лпшь на минутку включил свет, чтобы найти постель и раздеться. Взгромоздясь на непривычно высокую, мягкую кровать, я закрыл глаза.
За перегородкой глухо переговаривались Анастасия Семеновна и Светлана. Что-то там зашуршало, потом скрипнули старые пружины: это кровать, наверное, приняла девушку. Я невольно вслушивался в звуки, томясь близостью и одновременно недосягаемой отдаленностью и недоступностью Светланы.
Рано, когда лес еще дремал в розоватом сумраке утра, Семен Емельянович вывел нас на обширную просеку, бор здесь был прореженным, чащобы молодого сосняка перемежались зелеными опушками. Мы принесли с собой три косы и, встав коленчатым рядком, изготовились для работы. Анастасия Семеновна осталась на кордоне готовить обед да поделать кое-какие дела в холостяцком хозяйстве батяни.
- Может, впереди пойдете? - спросил меня старик, закатывая рукава широкой темной рубахи.
- Нет. Лучше за вами. Отвык я, вот и буду приглядывать, - признался я, видя, с какой привычной деловитостью взяла в руки косу Светлана.
- А я сзади тебя буду подталкивать, - хохотнув, пообещала она.
- Ну, тогда в добрый час! - сказал старик и, отвернувшись, взмахнул косой.
Я двинулся следом, ловя взглядом сильные, мерные движения его рук.
- Землю роешь, Андрей. Пяточку, пяточку приподними, - зашумела сзади Светлана. - Да и не маши так грубо, не камыш косишь, а траву...
Вскоре я взмок - не столько от косьбы, сколько от торопливого усердия не отстать от старика, косца недюжинной силы и сноровки, и желания не быть помехой для двигавшейся за мной Светланы. Она тоже раскраснелась, но лицо ее было сухо, она, как и дед, только еще набирала нужный, неспешный, но спорый ритм косьбы, при котором сил хватит на весь долгий летний день.
Когда прошли туда-сюда загонку, Семен Емельяиович остановился и, глубоко, сладко дыша, почесывая через расстегнутую рубаху седую волосатую грудь, сказал ые-громко:
- Однако, ладим. Ишь оно как...
Он оглядел зеленую, размеченную полосками пробивающегося сквозь сосны золотого солнца луговину, вытащил из голенища сапога длинный брусок, поширкал им по лезвию косы и кивнул нам:
- Поднажмем, ребятки, пока прохладца. Сейчас только и робить.
Косили молча, шаг в шаг, замах в замах, оставляя позади три плотных валка душистого, пестреющего цветами разнотравья. А лес давно проснулся, гомонил, верещал птичьими голосами, металлически сиял накаляющейся бронзой сосен. Мы заметили это, когда сделали перекур. Курил я один, старик отошел в сторонку и сел под березкой на толстый, замоховелый пень. К нему тотчас подошла Светлана и приказала:
- Встань, дедушка. Пень сырой,с ночихолодный. Опять радикулит схватит.
