- Ну уж... чего тут, - засмущалась Светлана.
- Скучаете по маме-то? Небось один сыночек у нее? - заспрашивала Анастасия Семеновна. Ей нравилось, я приметил, выведывать обо мне - кто я, чей, откуда...
- В семье у нас шесть братьев и две сестры.
- О, благодать-то! Целый колхоз... И все живы-здравы, рядышком живут?
- Два брата и сестренка в Арзамасе на заводах работают. Я здесь, остальные с матерью,в поселке.Отец умер. Пришел с войны израненный весь...В основном мама с нами нянчилась, до дела доводила.
- Ох, труженица милая. Надо же, такую ораву выходить, обслужить, обстирать, обогреть!.. По себе знаю. Тут вот двух девок на ноги поставить - и то каково. А эта - восьмерых! Голова закружится. К тому же парни, народ бедовый. А у вас, говорите, все путные, все до дела дошли?
- Позаканчивали школу, потом учиться разъехались кто куда. Два брата старшихинститутыкончили,сестра - медучилище, я вот тоже...
- Часто примечаю: коль человек в большой семье взрастает, то и толк в нем, и доброта, - Анастасия Семеновна с обновленным каким-то вниманием разглядывала меня. - А нынче молодые взяли моду не рожать. Одного испекут - и шабаш. А что он в семье, один-то, без сестер и братишек? Хоть и пичкают его со всех сторон воспитанием и разными благостями, а из него то ли черствосердечный гордец, то ли барин-сластник, аль прямо свиненок получается. А то кто ж еще? Ведь с пеленок приучен, чтобы возле него одного весь мир на цыпочках танцевал.
- Чересчур обобщаешь, мам, - заметила Светлана. - Бывает, и единственный ребепок в семье прекрасным человеком вырастает. И вообщеэтот разговордо небес... А картошка остывает. Вы ешьте, Андрей...
- Васильевич! - круто напомнила Анастасия Семеновна.
- Не подсказывай, мам, сама знаю, - игриво возмутилась Светлана. - Ну хорошо, Ва-силь-евич. Солидно. Но мне как-то тяжело так называть... Он же комсомолец еще, наверное.Как и я. Ведьправда? - Светланас вспыхпувшим румянцем умоляющепосмотрела наме-пя. - Ведь мы же комсомольского возраста, а величаем друг друга как в старшшых романах...
- Ваше дело, - помолчав, разрешающе махнула рукой Анастасия Семеновна, - а я как называла Андреем Васильевичем, так и буду... Так-то хоть лишний разок имя отца его вспомнишь... А маму вашу, праведницу сердобольную, как зовут?
- Тоже Настей. Анастасией Степановной.
- Бог даст, может, свидимся когда, - робко помечталахозяйка. - Может,еще сюдаприедетеотдыхать. И мать с собой позовете. Уж ей-то, милой, есть отчего передохнуть. В семье, считай, одни мужики. Было бы девчат побольше, все ей облегчение для рук. Ну теперь снохи пойдут.
- На снох мала падежда. «Примеров тьму про то мы слышим», - с иронией продекламировал я.
- Что так?
Я молча жевал душистую картошку, прикусывая ядре-пым огурцом. Не хотелось вспоминать и рассказывать о потухшем образе той, которая еще до нашей назревающей, но так и пе состоявшейся свадьбы принималась в нашем доме за сноху, помогала маме стирать, шить, мыла полы, словно загодя всячески опробовала себя, готовясь к возможным тяготам неспокойной, хлопотной жизни в большущей нашей семье. Лида-Лидушка... Одноклассница, сверстница моя, любимая подруга была настолько моей, нашей, что предстоящая временная разлука - солдатская моя служба - не только ничем не угрожала нам, наоборот, твердо обещала радость неминучей победы в этом несложном, пустяковом испытании, которое нам было даже необходимо, как тот обязательный срок, что нынче дается в загсе каждой молодой паре для неспешного обдумывания своего предстоящего вступления в брачпый союз-Последние недели перед моим отъездомвылилисьв какое-то беспрерывное головокружительное свидание. Мы уже ничего не воспринимали, не помнили, не замечали, почти беспамятно паходясь во власти той мучительной любви, что ежевечерне готовится, жаждет разрядиться в полном обладании друг другом, но никак не разряжается, а лишь невинно-казияще дразнит, гордая и манящая этим своим воздержанием... .
Мои письма с солдатскими штемпелями на конвертах, словообильные, клятвенные, приторно-нежные, как теперь мне кажется, продолжали обещать моей Лидушке все те же встречи, те же жаркие поцелуи п объятия, то есть не давали ей и мне ни малейшего отдыха от все той же, вконец измучившей нас, уже истекшей словами, словно бы забуксовавшей на месте прежней любви, которой следовало бы уже как-то повзрослеть.
