- Ну, конец раздору или нет? - спросила она, взглянув на сына. Ему невыносимо было видеть ее плачуще-ожидающие глаза, и он готов был бы сделать все, чтобы она не плакала, но не знал как
.
- Мама, это не раздор. Это совсем другое... Мы разошлись во взглядах.
- Из-за горы-то, Илюша. Из-за камня...
- Мама, ты же понимаешь, что это не так.
Она помолчала, вытерла платком глаза, сложила на столе безвольные руки.
- Хочу понять. Стараюсь. Одно тебе скажу, сынок, отец-то у тебя - таких поискать. Честный он, совестливный. А работник? Вон какое хозяйство на голом месте соорудил. Люди к нему с какой лаской, слыхал, поди? Митрофаныч да Митрофаныч. Хотя и не прост и строг ведь, строг...
Она видела - как не видеть, - сын с утра такой беспокойный, в глазах то виноватость, то решительность.
«Двоится, поди, душа, - предугадывала мать. - Родные ведь. И всю жизнь привязаны друг к другу, страсть как привязаны... Л тут разошлись».
Когда трамвай хлопнул дверьми и тронулся, у Василия Митрофановича вроде закостенела шея, и он не мог повернуть головы, сидел прялю, уставившись в переднее стекло. Но вот мелькнул голубой блик на стекле с отражением сына, и голова отца невольно повернулась туда, где остался стоять Илья. А его уже не было. «Зачем же я его так? Обида? Не могу осилить». Непонятная
боль вдруг зажала сердце, будто чья-то рука взяла его и начала сдавливать. Такого с ним еще не случалось. Он сунул руку под блузу, ладонью потер грудь, придвинулся к окну, глубоко вдохнул рвущийся навстречу воздух и сковапно затих. И хотя воздух был горек и не освежал, однако боль в груди стала проходить. Он вспомнил: врач не раз наказывал иметь при себе таблетки, - но он не принимал этого всерьез и теперь вот, как только боль отступила, снова дал волю мыслям. А мысли все тянулись к сыну, кружились вокруг него. Кто спорит, Илья взрослый, волен сам решать, где ему жпть и работать. Ну, не захотел у отца, на карьере, романтика потянула в дальние земли. Но рано или поздно придет зрелое понимание жизни, придет. Известное дело, в Сибири пряниками тоже зазря не кормят. Покуролесит, покуражится, придет к отцу с поклопом. Ну а если не придет - экое дело. Учись плавать сам, коль захотел...
Сын прилетал рапним московским рейсом, и они с матерью загодя приехали на аэродром. Утро мглистое, душное. Предгорная степь не успела остыть за ночь, дышала пыльным теплом. Позади редким разбросом темнели горы. Со стороны солнца они, залитые утренним светом, сияли свежо, радостно. Отсюда же, с теневой стороны, обращенной к аэродрому, горы казались огромными черными рваными дырами, торопливо и небрежно вырезап-пыми в хрупкой синеве неба.
Вот и его самолет... Подрулил почти что к самому аэровокзалу, будто карету подали к подъезду. К белому лайнеру подогнали трапы, и люди поначалу несмело, а потом все напористее стали выталкиваться в овальные выходы. Первые уже достигли земли, когда на площадке мать увидела сына.
- Вон Илья, гляди, отец...
Тут увидел сына и Семилуков. Его русый чуб трепал ветер. С верхней ступени Илья оглядел площадку между зданиями и увидел их за высокой оградой, улыбнулся, помахал рукой и не спеша стал спускаться, высокий и стройный. Он был близок родителям и любим, и они, наблюдая, как он шел к ним, размахивая портфелем, волновались и радовались ему. Подошел к ограде. Мать потянулась к нему лицом между толстыми железными прутьями, и он поцеловал ее, чмокнув неловко, смущенно, а с отцом легонько стукнулись лоб в лоб, будто пободались.
И вот он рядом с ними.
- Поехали! Хочу домой...
Мать в мгновенной растерянности взглянула вначале на отца, потом на сына, спросила:
- Сынок, а вещи? Давай подождем, и тогда уж сразу...
Сын неопределенно махнул рукой, а мать и отец, еще раз переглянувшись, не зная, как все это понимать, оставили на совести сына: чай, не маленький...
Они с матерью истомились этой весной, ожидаючи его после защиты диплома. Ну хоть бы весточку подал. Хитрое ли дело телеграмму отбить или поднять трубку телефона. О чем только они вдвоем не передумали? Вдруг завалился на защите диплома? Нет, не могло этого быть. Тема верная, редкая, сын практиковался под надзором отца, на его карьере. Он с детства его знал, как свой дом. Редкая фактура привалила ему, в пору кандидатскую писать: бери только да шевели мозгами. Может, так и случилось бы, имей он голову на плечах. Да и на карьер, где ждала его
интересная работа технолога, двери нараспашку открыты: берись за дело по-взрослому, зрело осмысли тот же самый материал. Если бы...
