Истома

Постояв в задумчивости около фонтана, Умид пошел с институтского двора. От нагретого асфальта исходил горьковатый удушливый запах. Солнце палило что есть мочи. Вряд ли Хатам сейчас сидит дома в своей душной комнате. Скорее всего еще утром по холодку уехал на водохранилище поплескаться в воде и позагорать. Нет смысла к нему ехать. В общежитие пойти? Едва ли и там застанет кого-нибудь из знакомых. Сокурсники уже разъехались, а остальные студенты на каникулах. Умид, почувствовал себя вдруг одиноким и всеми забытым в этом огромном городе. Хотелось ругать себя последии-.. ми словами за то, что не поехал с ребятами в кишлак на все лето. Ну и тупоголовым надо быть, чтобы не оценить такой возможности. Разве не лучше сейчас бродить по густым тенистым садам, подбирая в траве перезрелые фрукты, ходить на заре на рыбалку, купаться в речке... Зато он не встретил бы сегодня этой девушки. Хорошо бы ее повидать снова. К счастью, Умид знает, на какой улице вероятнее ее встретить. Она помахала ему рукой на прощание. Это же все равно что сказать: «До свидания». Значит, она тоже подумала, что они встретятся!.. Правда, дочери таких видных людей, как Пулат-. джан-ака, бывают чаще всего заносчивы. Но она, кажется, не из тех воображал, которые напускают на себя спесь, стараясь подчеркнуть, что они дети авторитетных родителей, и даже на близких друзей поглядывают свысока. Хотя кто знает! Да, крепким тогда угостила его снежком. А ростом была поменьше, чем теперь. Худенькой и нескладной была. Две маленькие косички торчали в разные стороны... Теперь повзрослела, стала красавицей. Наверно, понимает, что бросаться снежками на улице уже ей не к лицу...
Умид такими представлял себе всех красавиц, когда читал поэмы древних поэтов... Но как же ее зовут? Ум ид никак не мог вспомнить имя девушки.
Когда Умид отпирал свою калитку, его окликнула Чотир-хола:
- Сынок, да буду я твоей жертвой, поди-ка сюда, тебе вот письмо оставили...
Умид взял.у нее листок бумаги, сложенный вчетверо, и начал читать. А старушка между тем рассказывала:
- Слышу, кто-то стучит в твою калитку. Вышла, смотрю - парни стоят. Говорю, его нету дома. Разве он не вышел бы, если бы сидел дома? Вы так стучите, что калитка скоро упадет!.. А один твой товарищ, шутник, видать, и говорит; «Кто знает, может, он после того, как его пригласили учиться в аспирантуре, с нами попросту знаться не хочет! Тогда мы ему выломаем не только калитку!» Он-то и написал тебе это письмо.
- Они приглашают меня на свадьбу, тетушка,- сказал Умид, сворачивая письмо.- Один мой однокурсник женится. Не тот, что рассмешил вас, а другой. Длинный такой, тонкий, как жердь. Вы его не могли не заметить.
- Заметила, сынок, заметила. Он в сторонке стоял. Я так и подумала, что на свадьбу зовут. Очень уж они веселые были. Дай-то бог счастливо прожить им и вместе состариться, аминь... Оно, правда, и не может быть по-другому. По нынешним временам парень и девушка, перед тем как пожениться, видят друг дружку, в кино даже ходят, смотрят не только в лицо, душу разгадывают... А в былые-то времена, сынок... Помню, брата моего, ныне уже покойного, решили женить. Стали искать для него невесту. А как тут найдешь? Ни одной девушки никто никогда в лицо не видит. Только сватьям, конечно, дозволено хотя бы разок взглянуть на избранницу, одним глазком. Вот и провели отца моего и бедного братца. Может, ты не поверишь, даже, но видит бог, что не вру, продавец халатов Махмудходжа так бессовестно и поступил - когда сватали, показал на смотринах свою младшую дочь, а когда начали играть свадьбу, подсунул моему братцу старшую, с длинным толстым носом и отвислой, как у верблюдицы, губой, Когда ее привели к жениху за гушангу - занавеску, за которой новобрачньгё должны провести первую брачную ночь, мой братец оторопел при виде невесты, чуть было не выскочил оттуда со страху. Да подумал: осмеют, мол, люди. Знать, такова судьба. На его счастье, она оказалась доброй и внимательной. У них родилось пятеро сыновей и трое дочек. И все мои племянники в люди вышли, слава богу. Вам, наверно, про Талиба Солмонова приходилось слышать? Он герой труда, его портреты в газетах часто печатают. А я прихожусь единственной тетушкой знаменитому Солмонову, так-то вот, сынок...
Чотир-хола пригласила Умида к себе на чашку чая, но он поблагодарил ее и вошел к себе во двор. Поднявшись на балахану, разделся. Вышел на веранду в одних трусах. Подвесил к железному крюку кожаную грушу и, делая короткие передышки, начал осыпать ее ударами. Удары не имели былой резкости. Уже больше полугода Умид не был на тренировках: то пришлось корпеть над дипломной работой, теперь надо готовиться к поступлению в аспирантуру.
Когда кожа на нем залоснилась от пота и дыхание стало учащенным, Умид содрал с рук перчатки и, швырнув их в открытую дверь на койку, ухватился руками за пернльце веранды к спрыгнул на землю. Подошел к водопроводу, находившемуся у виноградных кустов, и вымылся под ледяной струей, чувствуя, как тело, постепенно остывая, наливается бодростью и силой.
Утеревшись махровым полотенцем, Умид лег на кровать поверх шерстяного колющегося одеяла и стал перечитывать письмо. И тут его осенило. Ведь приятель, пригласивший его на свадьбу, живет в махалле Оклон. В той самой махалле, где жил Пулатджан-ака, чью дочку он сегодня встретил. Умнд резко вскочил, под матрацем жалобно срежетнула пружина. Стоя перечитал адрес. Оклон. Улица Гульзад, двенадцать.
В этой махалле прошло его детство...

Мирмухсин, перевод Эмиля Амита