- Плохи дела, будет туман, - сказал Кристьянис, вновь налегая на весла. - Сунь мешок с сеном под спину. Ночью будем стоять, - велел он сыну.
И вот настала ночь, и принесла она с собой низкое беззвездное небо и туман, и был он таким густым, что даже кончика весла, казалось, не разглядишь.
Кристьянис не спал. Как удивительно сидеть вот так, сложа руки: мысли текут себе вольно, без принуждения. Всегда ведь некогда. Когда гребешь, и мысли другие, и ритм другой, и цель другая, полем идешь - опять все ипаче, и там ты не так одинок. У мальчика и мысли мальчишеские, у старика, прикованного к постели, стариковские, у женщины женские. Может, хотя бы ради этого стоило ехать, чтобы на какой-то миг между вечерней зарею, сном и рассветом узнать, что мысли могут быть и такие - вольные, просто ни о чем. Не вспоминать и не забывать. Только знать, каждый миг ощущать, что становишься иным.
Когда ночной туман превратился в туман утренний и стал еще плотнее, Кристьянис потянулся, перегнулся через борт ополоснуть лицо, кивнул сыну - тот только что проснулся, - и стал рыться в холщовом мешке: достал ковригу хлеба и кусок сала.
- Надо выждать, - произнес он, и мальчик повторил: - Надо выждать.
Туман не таял.
«Неужто я и в самом деле решил обмануть самого себя, взяв с собой сына? Неужто Зиле и в самом деле звает меня лучше, чем я сам, хотя промеж нами речи об этом никогда не было? Неужто она права и все дело в том, что мне просто-напросто наскучила эта всегда такая одинаковая, без перемен жизнь? Будь по-другому, я не был бы сейчас так счастлив. Сам я об этом раньше как-то никогда не думал. Да и кто думает, живут себе, и все. Но коли так, то Зиле должна понять, что я и впрямь по-другому не мог», - так думал сейчас Кристьянис.
Туман не таял. Приближался вечер.
- А может, лучше грести? - спросил Янис.
- Не стоит. Может, завтра.
- Лошадь много выпила.
- Завтра не дадим. Если туман не рассеется, хочешь не хочешь, а придется от нее избавляться. Будь поблизости берег, лошадь бы почуяла, указала, куда плыть. Животные, они все чувствуют.
- Если что, мы можем вернуться назад, да, папа? Мальчик опустил голову, потом собрался с духом и посмотрел на отца.
- Если ты знаешь, где это «назад», - тихо произнес тот.
Туман не таял. Туман не таял еще два дня. Годами ничего подобного не случалось.
Чтобы сберечь воду для сына, Кристьянис только делал вид, что пьет. Пока оставались силы, надо было столкнуть лошадь в море, а это было так же опасно, как замахнуться сейчас на нее топором. Отец знал, что, изнемогая от ничего неделанья, мальчик ревностно откликнется на любое предложение, и может случиться, он многое не успеет сказать сыну. Если исполнятся тяжелые предчувствия, сжимавшие его сердце.
- Сынок, ты не жалеешь, что поехал со мной?
- Нет. Я даже представить себе не могу, как бы я остался. Правда, пап. Я бы никогда себе этого не простил.
- Так же как я никогда не смог бы простить себе, если б с тобой что-нибудь случилось. Ты должен остаться жить, понимаешь? Остаться жить. И для того еще, чтоб было кому рассказать о нашей поездке. Что все это было... было... как сама жизнь. Понимаешь?
Так отец не говорил с ним еще никогда. Только мгновение Янис боролся с каким-то странным чувством, потом отважно произнес:
- Понимаю. Со мной ничего не случится. Со мной ничего не может случиться.
А потом они обговорили, что будут делать с лошадью. Каждое движепие продумали до мелочей, н все же сделали что-то не так. Произошло все в считанные секунды. Белучастно стоявшая до того кобыла, охваченная смертельным страхом, взбунтовалась. Она сгибала ноги, упиралась, потом метнулась к борту, лодка опрокинулась, что-то затрещало, над водой взметнулись два крика, кобыла скрылась под водой, потом вынырнула, снова исчезла, но в ту минуту ее судьба уже никого не интересовала
.
Кристьянис находился в воде и не мог шевельнуть правой рукой. Медленно поплыл он в сторону опрокинутой лодки, а
боль в плече все нарастала. Вот и лодка, за ней должен быть Янис. «Сынок», - прошептал Кристьянис, дотрагиваясь уцелевшей рукой до блестящего черного днища. И в ту же секунду - стоило ему коснуться спасительной поверхности - он увидел сон. Он увидел, что туман растаял, и сын его, совершенно один, выбирается на незнакомый берег, откуда Янису почему-то не суждено вернуться домой. В этом мимолетном сне Кристьянис увидел еще, что каждый, кто его знал, и каждый, кто его даже не видел, сочиняет свой собственный рассказ о нем, Кристьянисе. И каждый придумал свою историю.
И он испытал вдруг неизъяснимое чувство жалости, по лишь произнес: «Придумывать никому не запретишь, никому не запретишь придумывать, ничто не запретишь, никому не запретишь, придумывать не запретишь, никому не запретишь придумывать, никому не запретишь...
Серия: Интересные рассказы
