- Я женюсь. Даже если ты лишишь меня своего блп-гословения.
- Щенок! Думаешь, не знаю я, как все обернуться может? Думаешь, я тебе зла желаю? Ты ведь станешь хозяином, а делать, что в голову взбредет, нам не пристало. Подумай об этом. Иначе тебе здесь не жить. О матери подумай, о доме. Батрачка без приданого! Опомнись, сын!
- Все я обдумал и не отступлюсь. Хочу сам быть хозяином своей жизни. Какая бы она ни была. А коли прогонишь - уйду, - спокойно и твердо проговорил Кристь-янис.
- Погоди! Хоть матери пока не говори. Обойдется все.
- Нет, ждать мне нечего, - произнес Кристьяпис и направился в комнату, где спали родители и где мать по воскресеньям после общей молитвы в людской имела обыкновение сидеть за молитвенником. Старый Дзенис хотел было пойти вслед за сыном, но передумал, тяжело опустился на стул, да так и застыл.
Мать принялась кричать и плакать после первых же слов сына.
- Нечестивец! Растила тебя, воспитывала, а ты с этой... с этой...
Невыносимо было смотреть на ее исказившееся лицо, па потоки слез, струившихся по гладким, все еще красивым щекам. В свои пятьдесят лет хозяйка «Дченей», пожалуй, была еще красива. Да, Кристьяннсу были знакомы и эти слезы, и эти рыданья, и менявшийся до неузнаваемости голос - слышал все это еще мальчишкой по ночам, когда отец поздно возвращался домой.
- И не надейся, я тебе крошки хлеба с собой не дам! Уйди с глаз долой, раз у тебя сердца нет. Уходи!
Если сейчас он не бросится перед ней на колени, не станет тихим, прерывающимся голосом умолять о прощении, она не простит его никогда. И он навсегда лишится любящей матери, лишится отчего дома.
Кристьянис не бросился па колени.
Сейчас, когда пишу я этот рассказ, мне трудно припомнить, что я действительно слышала в тот вечер, а что позже, вспоминая вдруг о своем далеком родственнике, придумала сама. Тогда рассказ на этом и оборвался, кто-то добавил еще, что Кристьянис ушел в море и не вернулся. Удивительно это ставшее чуть ли не традицией нежелание говорить о том, о чем наши отцы и матери рассказывать не хотели. Что это - верность тому, что было, или необъяснимый стыд за то, что давно уже кануло в прошлое?
Позже мне стали известны еще некоторые факты. Когда старый Дзенис умер, а Андрей уже вернулся со службы, женился и сын его ходил в приходскую школу, и у сестры тоже родилась дочь (моя бабушка), Андрей узнал о судьбе старшего брата. Кристьянис будто бы побился об заклад, что перевезет на лодке лошадь на Тюлений остров. Он взял с собой и своего четырнадцатилетнего сына. Ни один из них не вернулся. На берегу остались жена и двое младших. С тех пор о Кристьянисе ничего больше не слыхали.
Туманным вечером - с того дня, как Кристьянис Лей-манис впервые увидел свою будущую жену, прошло пятнадцать лет - сидел он на камне, на краю мола и смотрел на спокойную поверхность моря. Привычная прохлада в воздухе, запах морской травы, крики чаек. За все эти годы Кристьянис, пожалуй, ни разу особо не задумался над тем, что делает, просто поступал, как требовалось. Все как будто бы совершалось само собой. Нет, не легко, легко никогда не было. Кристьянису примерещелось прошлое - его появление в доме родителей Зиле, испытания, которым подвергал его отец жены, когда они выходили в море, такое чужое и непонятное тогда. Да и сейчас еще, когда он давно уж доказал и умение свое, и ловкость, Кристьянис не чувствовал себя среди рыбаков своим. Он ведь не рос вместе с ними. Может, в те времена кое-кто из парней из поселка, особенно соседский Юрис, и посматривал на Кристьяниса искоса из-за Зиле. Общие воспоминания детства, а может быть, и нечто большее - Кристьянис никогда не допытывался. Вот и сегодня именно Юрис предложил этот чертов спор, когда рыбаки сошлись возле лавчонки и обсуждали былые подвиги.
- Отец мой в лодке перевез через реку лошадь! Не ва плоту, а в лодке! Разве ж нынче кто на это отважится? Да днем с огнем не сыщешь! - сказал Юрис.
- Это почему же? - возразил Кристьянис.
- А ты бы смог? - усмехнувшись, спросил старый Бертулис.
- Смог бы. Будь у меня лошадь, я б не то что через реку перевез, на самый бы Тюлений доставил, если б нужда припекла.
- Так по рукам! - загорелся старый Бертулис. - Я тебе за полцены отдам свою старую кобылу. Переправишь - сможешь продать подороже, еще и деньгами разживешься. Ты хоть знаешь, в какой цене там лошади? Ну, по рукам?
- Подумать надо.
Юрис, сорокалетний кряжистый мужик, только ухмыльнулся в бороду. «Думает, видно, что боюсь», - решил Кристьянис и произнес твердо:
- По рукам, на этой неделе и отправлюсь.
