Рассказы

Мы грезили берегом. Можно было уже грезить. Мы знали, что выдюжим оставшиеся несколько дней. И все сдерживаемое долгие месяцы теперь хлынуло потоком воспоминаний, тоски, радости.
Однако плавание продолжалось. Оно еще давило в легкие тяжелым отсечным воздухом.

Он уверял меня, что с детства у него были поэтические наклонности.
– Понимаешь – я люблю всё красивое!
– Неужели? С чего же это ты так? – спросил я, улыбаясь.
– Не знаю. У меня, вероятно, такая душа: тянуться ко всему красивому.
– В таком случае я подарю тебе книжку моих стихов!!!
Он не испугался, а сказал просто:

Несколько лет назад с Северного Кавказа пришло сообщение, что уважаемому старейшине нашего семейного тайпа Исмаилу-ага исполняется восемьдесят лет, а его многочисленные сыновья собирают на чествование знаменательной для отца даты близких и дальних родственников. Понимая, что путь до Кисловодска как не ближний, так и не дешевый.

Ойдин читала и время от времени украдкой поглядывала на мужа, сидевшего за компьютером. Он был настолько увлечен, что не обращал внимания на время и, видимо, забыл о присутствии жены. В комнате быстро сгущались сумерки, но Ойдин было лень встать и включить освещение, а муж что-то увлеченно отстукивал на клавиатуре.

Компания была как компания. Все ребята - из одного дома. Большого, шестнадцатиэтажного, протянувшегося почти на целый квартал. Собирались обычно по вечерам, после школы. Болтали о том, о сем. О рок-музыке, о «черных дырах», о Брюсе Ли и тайнах тибетской медицины... Иногда слушали Славин старенький мафон. Иногда кто-нибудь приносил гитару, и тогда, неумело беря аккорды.

Ашхен очень нравилось, что прохожие останавливали взгляд на ее спутнике. Ловила даже себя на мысли, что уж очень ей хочется ревновать всех девушек Еревана к своему жениху Вараздату. И досадовала, что именно женщины не узнавали в нем знаменитого боксера, которого довольно часто показывали по телевидению. Досадовала, но ничуть не удивлялась.

Сильнее всех городов на свете она любит свой небольшой южный город: здесь родилась, выросла... Но главное-здесь море и долгое-долгое лето. А летом ходишь полуголая, в легких платьях и чувствуешь себя шестнадцатилетней. Это ли не блаженство? Это ли не подарок судьбы? И в двадцать пять, как шестнадцатилетняя, и в тридцать, ну и так далее...

Когда поезд миновал станцию Отар, Шоная охватило беспокойство. Он собрал мелкие вещички в хурджун, набросил на плечи чапан, уселся у окошка, и, вытянув худую шею, стал пристально всматриваться в мелькавшие за окном пейзажи. Шонай был костистый, высокий человек, немного сутулый. Носил он длинный чапан и подпоясывался полотенцем по обычаю своих соседей-старцев.

Возле восемьдесят седьмой квартиры спаниель забеспокоился и, уверенно ткнувшись носом в дверь, вдруг неожиданно приоткрыл ее. Хозяин, Иван Петрович Буров, пожилой полный человек, спускаясь за собакой по лестнице, не успел прикрикнуть, как она проскочила в квартиру.

Жаркий летний день. По густому лесу, тяжело дыша, спотыкаясь и оглядываясь, бегут двое. На плече у одного, что немного приотстал, большая синяя сумка, он хрипит от натуги, тяжело дышит. Слышится, приближаясь, шум погони, лай собак. Добежав до лужайки, тот, что впереди, резко останавливается...

Слушок по деревне прошел, будто из соседнего района местный экстрасенс приехал. Вроде может он здоровье и бодрость возвращать животным - коровам да бычкам, овцам и козам - обладает он способностями на биополе влиять. Кто вызвал экстрасенса в деревню, так и осталось секретом.

Сдав рацию в ремонт, прапорщик Дымарь отпустил «газик». Ефрейтор Сурков с тоской посмотрел, как взвилась пыль за колесами машины, и вздохнул: семь верст киселя хлебать по прихоти старшины ему совсем не улыбалось. Тем более, что мизинец на правой ступне еще с вечера распух от неловкого удара по мячу. Теперь палец давал о себе знать при каждом шаге. Угораздило же гонять футбол босиком!

Я не забывала Варьку, но, когда она явилась, не сразу узнала. Все мы изменились за двадцать три года, но все-таки не так, как Варька. Кто располнел, кто усох, а Варька, словно назло нам и природе, решила стать красавицей. И это ей удалось. Правда, два передних зуба торчали по-прежнему, как у зайца, они-то ее мне и выдали.

Старик умер через два дня, поздней ночью, когда все спали. Рабыня, персиянка-Фатьма перед рассветом неслышно вошла к нему узнать, не нужно ли чего. Увидев застывшее лицо с открытыми глазами, закричала истошно. Сразу же поднялся весь дом. Запылали, заметались по двору между юртами смоляные факелы.