- Ну и как же? Совсем с семьей разошелся, что ли?
- Зачем разошелся? Сам он, правда, в деревне перестал бывать, только на праздники, да и то ненадолго. Он ведь вина ни капли не стал принимать, как в лес ушел. Выходит, ему и в праздники дома нечего делать. Мало бывал, так ведь к нему в лес ходили семейные свои, харчи носили, да и так проведывали - и Марфа, и старший сын Петруха, и второй, Серега, - парни хорошо выручали мать. То картошку несли, то капусту, то хлеба, а то мяска. Ребята вовсе освободили мать от мешков в конце. А как время подошло Петру идти в армию, так Филипп дома жил несколько дней, провожал сынка в солдаты...
Замолчал Сенин, задумался. Дрова в печке долго поправлял палкой.
- Чего же не договариваешь? - спросил я. - Куда же Филипп в конце концов девался?
- Эх... - словно нехотя ответил мой друг. - Известно, куда люди деваются - в земельку...
- А где умер Филипп? Похоронен где? Ему, пожалуй, здесь подошло бы лежать.
Василий Иванович долго помешивал головешки и угли. В избе сделалось тепло, даже жарко, и дым шел лишь под потолком да через дверь.
- Какой там здесь... Далеконько лег в могилу, да ее и не сыщешь. - Василий Иванович свернул цигарку, прикурил от уголька. - Петруха-то, сын-то Филин, аккурат в солдатах был, как война началась, сразу в бои пошел. Письмишко от него пришло, когда картошку начали копать. А после покрова фронт уж и от нас недалеко придвинулся. Тут вскоре после Октябрьских праздников пришла на Петруху похоронная. Вот тогда Филипп показал себя. В район отправился, в военкомат: люди, мол, воюют, а что же мне повестки нет? А ему ответ: вы, мол, с прошлого года, как вам пятьдесят, с учета сняты. Это все Марфа рассказывала - она с ним в район ходила. Говорила, как обрадовалась, что ему отказ, как его отговаривала, слезы точила. Так не остановила мужа. «Подумай, - просила его, - Петю убили, а ведь и Серегу того и гляди заберут. С кем я останусь - с Нюшкой да с Клашкой, да и те девчонки малые! Филя, родный, останься дома, останься...» Это мне сама Марфа рассказывала, так рассказывала и то слезами разливалась. А он там, в военкомате же, доказывал: какая разница 50 лет или 51 год? Сын убитый, так, может, я за то хоть двоих немцев убью. Добился, допросился. Взяли. А он здоровый был, сильнущий - так его в строй... Не особо долго повоевал, ну поболе года... - Помолчав, Сенин добавил:- А Петруха-то в плену был, да вскоре убежал. Всю войну прошел, ранен раза два аль три. А теперь он в своей деревне, в Конищах, колхозный бригадир... Ну чего ж, все головешки прогорели. - И Сенин встал, закрыл печку заслонкой. - Пойдем-ка поглядим погоду.
Вышли мы из избы - благодать! На небе все звезды наперечет. Тихо, тихо - ветер не шевельнет еловые лапы. А с крыши течет, - значит, пороша живо слиняет. Закрыли мы дверь, разулись, легли...
- Ну, радуйся, москвич! А то расстроился: зима вернулась! Коли есть тут мошники на току - во как запоют на зорьке! Давай-ка полежим, подремлем сколь-нибудь. Только, чур, не проспать!
Василий Иванович как лег, так тут же и заснул, а я долго не мог успокоиться, все думал о хозяине нашего пристанища. С большой совестью был человек. Однако как ему не жаль было жену, добрую и красивую Марфу Кузьминишну? Где ж его совесть в этом вопросе? Отшельник! Вздумал душу спасать, как «древле» святые спасались! И не догадывался, что затеял дело никчемное... А все же человек был с душой!.. - думал я, передумывал и все же задремал - взяла свое усталость.
А Василий Иванович не проспал, разбудил меня. В печке уголья давно погасли, а все же было в избе тепло, печка была горячая.
- Погляди-ка на часы, - и Сенин зажег спичку. Было без десяти минут три часа. - Пора идти, - заявил он. - Обувайся скорей.
Когда мы вышли, небо заметно начало белеть на востоке. Четко чернели на этом фоне богато охвоенные вершины старых елей.
- Слушай! - Сенин поднял руку в направлении недальнего лога и березовой болотины. - Слышишь? Твой приятель циркает.
Да, неподалеку тянул вальдшнеп, «мой приятель», поскольку я люблю тягу, и дорог мне он, чуть ли не презираемый тезкой за малый рост. А ведь и Филипп также мог слышать здесь вальдшнепа и хохот куропата на Синеплитском болоте!..
- Ну, задумался! - недовольно заметил Сенин .- Некогда мешкать! Ты тихонько прокрадись на ту еловую носовину. Оттуда обязательно услышишь, конечно, если мошники одумались да летают сюда опять.
Сам Василий Иванович отправился к своей островин-ке в суболоти.
Я шел к еловому мысу осторожно, стараясь сучком не треснуть. Шагов через 30 - 50 останавливался, прислушивался. И когда был уже на мысу, слышно стало: дэб... дэбэ... дэбэ, дэбэ - сперва с перемолчками. Но вот глухарь разошелся: дэбэ-дэбэ-дэбэ, дэбэ-дэбэ - и пустил россыпь, а за нею зашипел-заскрежетал, сказал песню, помолчал, повторил и почти без перемолчки пошел катать за песней песню...
