Моряку нужен дом

Мы грезили берегом. Можно было уже грезить. Мы знали, что выдюжим оставшиеся несколько дней. И все сдерживаемое долгие месяцы теперь хлынуло потоком воспоминаний, тоски, радости.
Однако плавание продолжалось. Оно еще давило в легкие тяжелым отсечным воздухом.
Когда подводная лодка шла Корейским проливом, мы почтили у Цусимы мужество русских моряков. Матросы сразу притихли, замкнулись в себе. Мы думали - как здорово, что тысячи миль похода позади. Что не оказалось дрогнувших. И что в отсеках наконец-то стало прохладнее. Не как в тропиках.
Но вот после вахты офицер привычно заскальзывает в постель, которая в одном ряду с матросскими, и закрывает глаза под неумолчный гул дизеля. Тут мысли другие. Они как сладкое, оставленное на десерт.
Я думаю о том, что приду в базу и сразу женюсь.
Сразу кажется, что пахнет сиренью. Это я засыпаю. И мыслям о женитьбе конец. Только пахнет сиренью. Она белыми облаками проплывает в зеленой гуще берегов. А берега плывут в глубоком небе и тихоокеанской воде. Мы около родной бухты. Нет, это сон. Жаль, но еще только сон.
Зато когда меня будит матрос и виновато говорит: «Товарищ лейтенант, пора вставать», я встаю запросто, потому что есть предчувствие чего-то необыкновенного. И не ворчу, как обычно, на Крутикова, заворачиваясь в простыню с головой: «Сколько раз говорить! Не дергайте за ногу! Человек вы или нет?» Я улыбаюсь и думаю - надо спросить у штурмана, сколько осталось до хорошо знакомого нам мыса - первого каменистого кусочка родной земли на нашем пути домой с юга.
А уж когда Кругликов напоминает: «Обедать скоро, товарищ лейтенант», это просто приятно.
Тесная кают-компания кажется огромным залом. У всех круглые лица, даже командир щурится.
Как все меняется к концу похода. Словно не надоели мы друг другу до чертиков, а наоборот, после долгого расставания впервые встречаемся за этим столом. Наш молодой политработник превратился в настоящего морского волка. Этот парень подводную лодку изучил назубок, чем снискал расположение всего экипажа. Сейчас он и спросонья не повесит плакат на глубиномер, как сделал это в первые дни. Даже старпом бросил ехидничать по этому поводу. И все больше интересуется:
- Владимир Васильевич, как насчет лекции для офицерского состава? А то ведь застряли мы на русских импрессионистах...
В такие моменты наш доктор-«академик» мечтательно улыбается. Он шесть лет в Ленинграде учился. В Эрмитаж ходил, привык к интеллигентной жизни. Хирургом готовился стать. Видел себя в белой шапочке, стерильных перчатках. Кругом зеркала, свет, скальпель в руке... А тут ему:
- Доктор! Принимайте харч!
- Доктор! Почему на лодке давно щами не пахнет?! Но Ваня все-таки с кораблем сдружился  и  полюбил его. А в нашей жизни это главное. Пусть корабль - не атомоход последнего проекта, а старенькая средняя подводная лодка, где кают-компания, операционная и каюта офицеров превращаются одно в другое за несколько минут, но мы все любим нашу лодку. А командир за это любит нас.
Командир наш каких поискать. Впрочем, с виду ничего особенного. Еще когда на мостике, в альпаковке, вроде представительный. А так - только погоны с двумя звездами да лоб большой. Командир никогда не повышает голоса. От этого на лодке все спокойные - в командира. Да подводникам иначе и нельзя. Слишком мало жилплощади на душу, чтобы кричать. Здесь требовательность должна быть вежливой, умелой.
Вот смотрю я на нашего командира, и все мысли о женитьбе у меня пропадают. А за него самого, капитана 2-го ранга, по-мужски обидно.
Мы уже уходили в море, когда узнали, что уехала от Сомова жена. Красивая женщина, спокойная, по не выдержала. Забрала сына и на Ту-154 улетела в Ленинград. Даже на проводы не осталась.
Кое-кто говорил, что наш командир сам виповат. Всю жизнь в море, из похода в поход. Вон люди поплавают-поплавают, потом на берег переводятся. А он одержимый.
Может быть, и трудно с таким жить. Ждать год, два, три... Но разве ему легче?
Командир наш тогда мало изменился. Был по-прежнему ровным, спокойным. Только щеки запали. И волосы потускнели. Жену он свою не осуждал. А говорят, так еще труднее.
Мы, конечно, порешили, что в походе о своих женах, у кого они есть, ни гугу: у командира жизнь на корабле и так самая тяжеленная.
Но в тропиках, где жара, дышать невозможно, проветриться нечем, наш инженер-механик все дело завалил:
- У меня, ребята, - говорит, - жена всегда в холодильнике лимонад держит! Приятное дело, когда жена тиои потребности понимает... - И умолк, будто укололся о наши взгляды.