- Папа, папа! Гляди, как замоталась... Скорей в лодку, тащить рыбу!
- Да, да! Щука берет! Но ехать нельзя! Она не сразу заглатывает.
Подождали... Размотанная леса стала дергаться. Рыболовы подогнали лодку к жерлице...
- Папочка, можно мне?
- Конечно, конечно!
Ира, заметно волнуясь, взяла лесу и, услышав толчки-рывки, даже покраснела. Она нз без торжественности подвела крупную щуку к лодке, и отец подхватил добычу сачком: «Вот какая Ирина!»
...И еще разматывались жерлицы - то с удачей для рыбаков, а то и впустую. Некоторые остались нетронутыми.
Если вор не появился и его не удалось захватить, то во всяком случае улов был в руках законных хозяев...
Солнце поднялось над лесом, туман растаял до конца и словно бы расцвело сияющее и даже жаркое августовское доброе утро. Лебединка замерла, любуясь его прелестью и давно привычными ей отражениями тех самых лесов, где «...чудеса, там леший бродит...».
И ни речке, ни лесам, ни тем более поднявшемуся солнцу не было дела до тяжелых мыслей рыболовов, которых не подорвала даже прекрасная добыча - две хороших щуки и редкостный окунь, пожалуй, на килограмм весом.
Когда отец и дочь вернулись домой в Заозерье, все домашние - и бабка Паня, и Наталья Борисовна, и Маша- поахали над большими красивыми рыбами. Но Наталья Борисовна сразу заметила:
- А вы-то, рыболовы, с чего кислые? Устали после бессонной ночи?
Отец семейства лишь рукой махнул:
- Да не бессонная ночь... не в том дело... - И кое-как с запинками и остановками он рассказывал про Якова.
Наталья Борисовна и Маша во время рассказа не могли удержаться от возмущения: «Да как же это можно!», «Какой негодяй!» - и тому подобное, а бабка Паня только стонала:
- О!.. О!.. О!.. Вот какой гад!.. О!.. О!..
Когда самые гневные слова были сказаны, пришел Иван Алексеевич:
- Так что, тета Паня, твою траву я сбривши всю. Греби да суши!
- Спасибо, Ванюшка, спасибо, родный! Сичас стакан принесу! А у нас новость так новость! Эки чудеса наш Пал Ваныч с Ирушкой повидали! Вот он тебе сичас все выложит!
И Павел Иванович рассказал, как хотел поймать одного вора - рыбного, а напоролся на них с Ирой другой вор, поважнее.
Выслушал все Иван Алексеевич и заявил:
- Мы в бригаде давно подозревавши: ктой-то сильно балует, с амбаров сено тащит. И на Яшку, сукиного сына, подозревавши. Ладно же! Теперь ему деться некуда. В суд тут ходить не приходится - канители много и фактичных предметов нету, только вас, свидетелей, таскать. А мы проще: с бригады вон, а потом и с колхоза - вон! Сказать проще, выкинем полюбовно к чертовой матери. Теперь и я вам свою балушку скажу: даве, в воскресенье-то, я вам рассказывал: рыбу антиресную видел, щуку-то на три кила, - так это Яшкина баба Нинка мне про норота арапа заправляла. Он, именно он, Яшка, сволочь такая, с ваших наживок рыбу крал!
Вышло, значит, что Павел Иванович и Ира накрыли вора и колхозного, и своего. Ловко получилось!
Через год москвичи опять приехали к бабке Прасковье Сидоровне. И она им первым долгом доложила, как Яшку с его Нинкой из колхоза выпроводили. «Им сказали: будьте такие добрые, проситесь в правлении навылет. А в Заозерье с вами никто ни одного слова не скажет. Так! Они и дали заявление, а в правлении дело заране сговорено... И отправивши Мишины в Едновский колхоз к Нинкиной матушке под крыло. Туда и избу перевезли. Поставил Яшка с тещиным домом рядом».
Павел Иванович без опаски ставит жерлицы на любимой Лебединке. Правда, леший к нему из лесу не выходил, и
русалки на ветвях еще что-то не видно. А пока вечерними зорями давалось ему счастье видеть иное чудо: из гущи осок по кочкарнику выбиралась на воду мамаша-кряква и плыла со своими темнопуховыми ребятишками в мелкую тинистую заводь, должно быть богатую кормом.
Василий Казанский
