Но как ни радовалась Ашхен решению жениха, своим тонким женским чутьем улавливала она и то, о чем до конца не знал еще сам Вараздат. Что там ни говорите, а все-таки странно, что здоровый молодой человек вдруг, ни с того ни с сего, взял и бросил любимое дело, которое к тому же дарило и счастье, и славу! Спорт - ведь это страсть. И нетрудно догадаться, что оставляет обычно спорт тот, кого вставляет спортивная страсть.
Ашхен вспомнила, как зачитывалась одним небольшим рассказом, где шестидесятидвухлетний вдовец через год после похорон жены взял да и женился на шестнадцатилетней девушке. Двое сыновей вдовца отказались от отца. Все село отвернулось от человека, который совершил такой противоестественный поступок. А старик возьми да и сыграй настоящую свадьбу. Правда, на той свадьбе не было ни гостей, ни музыкантов. Лишь бородатый жених да юная девица. И все же обряд был совершен. Рассказ был документальный. Писатель, оказывается, встречался с тем стариком, когда тому было уже сто двадцать пять лет, и с невестой, которой тогда было под восемьдесят. Родила она своему старику кучу детей. Признавалась, что была за ним, как за каменной стеной. Выходит, старик знал, на что идет. Знал и силы свои, и себя самого. Иначе не совершил бы «противоестественного поступка». Если Вараздат отказался от своего спортивного счастья, значит, он лучше, чем кто-либо иной, сознавал, что угасает его спортивная страсть.
А через какое-то время Ашхен, взглянув в глаза своего возлюбленного, все тем же женским чутьем поняла, что он болен. Не знала, не ведала, чем именно, но ни секунды не сомневалась в том, что беда уже случилась. Вараздат все отшучивался, на письма болельщиков отвечал неопределенно. С друзьями бодрился. И лишь одна Ашхен замечала, с каким трудом Вараздату удается играть новую для себя роль...
Через полгода после того, как спортивный мир официально распростился со своим кумиром, случилось то, что было уготовано судьбой: неизлечимая болезнь. Впрочем, свой безошибочный диагноз Ашхен поставила давно. Она была слишком молода, чтобы до конца представить всю безысходность случившегося, и слишком мудра, чтобы не догадаться о надвигающейся трагедии. Одно ее успокаивало-вера в силу любви. А с тех пор, как в глазах Вараздата она увидела беду, полюбила его еще сильнее.
Ашхен каждый день навещала Вараздата, который лежал в одноместной палате на высокой кровати
. Иногда с утра до вечера оставалась с ним. Шутила, что наверстывает упущенное: слишком часто разлучались они из-за нескончаемых спортивных сборов. Она видела, как день ото дня меняется ее жених. Резче выступили скулы, глаза провалились. Худели руки. Все это было особенно заметно оттого, что кулаки оставались по-прежнему большими, мощными. Ашхен любила говорить: «Я люблю твои кулаки. Но не потому, что ты ими дерешься». И он всегда в ответ отвечал одно и то же: «Я не дерусь. Я не люблю драться». Вот и сейчас она по привычке произнесла:
- Я люблю твои кулаки...
- Не надо, Ашхен.
- Почему не надо? Я действительно люблю твои кулаки.
- Глядя на кулаки чужих мужчин, я сравниваю их с твоими - твои не просто мощные, они какие-то гордые, красивые.
- Были...
- Опять ты за свое.
- Ох, не играй, пожалуйста, со мной чужую роль. Все и без тебя со мной сюсюкают, словно я слепой или недотепа какой-нибудь.
- Ты не слепой и не недотепа. Ты просто болен. И прежде всего надо вылечиться.
- Я не вылечусь.
- Я люблю тебя.
- Если любишь, сделай то, о чем я тебя попрошу: достань яд.
- Зачем?
- Сама знаешь, зачем.
В ту ночь Ашхен не сомкнула глаз. Она думала о Вараздате, нисколько не осуждая его. Нелегко, наверное, вот так, с высоты, в буквальном смысле слова с высоты пьедестала, упасть в пропасть, которую люди не случайно назвали обреченностью, роком.
Ашхен читала все, что касалось бокса. Прочитала она и статью известного поэта о боксе. Поэт, вспоминая о своем соотечественнике, царе Вараздате, который стал первым армянским чемпионом в кулачном бою на последних Олимпийских играх античности, размышлял: наверное, сейчас, как и в те далекие времена, боксер, увенчанный лавровым венком, думает о своей Родине, о своей возлюбленной... Значит, и ее Вараздат в «те самые секунды» думал о Родине и думал о своей возлюбленной, о своей Ашхен. Не многим удается пережить «те самые секунды», лишь избранным. Ее Вараздат пережил эти прекрасные секунды. И тем труднее ему сейчас в часы и дни, наполненные тоской, обреченностью и болью. Да, боли появились. Он, правда, скрывал их от родных и даже врачей. И только от Ашхен скрыть было не в его власти.
Дверь палаты не закрывалась - от посетителей не было отбоя. Шли именитые спортсмены. Чемпионы. Экс-чемпионы. Ответственные работники. Город знал, что его кумир тяжело болен. Город беспокоился, зная раньше самого больного, что положение безнадежно, что бесполезно даже делать операцию, что врачи на многочисленных своих консилиумах гадают только об одном: может, из чисто психотерапевтических соображений вскрыть брюшную полость и тотчас зашить? Такая операция может помочь, с одной стороны, уточнить диагноз, с другой - чем черт не шутит!-и что-то радикальное решить. Все ведь спорно. И всегда будет спорно. Во все века. Еще задолго до того, как Луи Армстронг ступил ногой на лунную поверхность, люди знали, что там сила притяжения в шесть раз меньше, чем у нас на Земле. Еще до операции, проводимой под общей анестезией, можно знать точно-нужна она или нет. Здоровый человек исцарапается в кустах ежевики и несколько дней ощущает боль. Случайно иголкой уколешь палец и целую неделю ощущаешь
сильную боль. Случайно порежешься во время бритья, и с неделю остается на щеке багровая полоска. А тут ведь истощенный, измученный, исстрадавшийся человек... Вот почему спорили маститые медики, собравшиеся решить судьбу Вараздата. Сделать операцию- значит продлить мучения. И не только продлить. Усилить их. Не сделать-значит опустить руки. А еще точнее - поднять их перед самим роком. В общем, для оптимизма оснований не было. Оптимизм ведь тоже держится на реальных расчетах, как и все на земле. В конце концов врачи отказались от операции. Химиотерапия. Обезболивающие.
