Столетник

Сколько ни ездишь по Орловщине, столько и не перестаешь дивиться точности и верности давнего тургеневского замечания о том, что орловская деревня «обыкновенно расположена среди распаханных полей, близ оврага, кое-как превращенного в грязный пруд». Правда, пруды сейчас в основном не грязные и весьма обширные - и купаться можно, и рыба водится, - по все же «кое-как» остается в силе... То шлюз не работает, то камышом водное зеркало зарастает от непригляда, то плотину сорвало.
Вот и в этой отдаленной деревне, куда мы приехали с приятелем, к его тестю помочь заколоть и освежевать кабанчика, а попросту - в гости, так как помощи от нас особой и не потребовалось, - вот и здесь, когда ехали по плотине пруда, то чуть-чуть не свалились с нее - до того она узка, разбита, совсем на ладан дышит. Это сейчас, зимой, а весной-то, в половодье, что же с ней будет?
Словом, снова вспомнился Тургенев при виде деревни. Вот только его неважное мнение об орловской породе мужика совершенно очевидно устарело. «Орловский мужик невелик ростом, сутуловат, угрюм, глядит исподлобья, живет в дрянных осиновых избенках... ест плохо...» - нет, это не про нашего хозяина сказано.
Наш хозяин, с детства колхозный пастух, смотрит открыто, весело, зоркие, умные глаза видят тебя насквозь, никакого чинопочитания или заискивания перед зятем-руководителем, крепок костью и статей, лицо свежее и моложавое - никогда не дашь его шестидесяти!, в разговоре жив и сметлив, любит шутку:
- Не-е, не поверю! - это на мое движение встать из-за ломящегося от добротной и вкусной еды стола. - Разве ж ты наелся? Ты ж худой совсем. Вот если она наелась, - кивнул на свою добродушную полноватую жену, - так это сразу и видно!
А какие золотые руки у человека! Просторный уютный пятистенок весь в пристройках, верандах и верандочках, колодец прямо в сенях - на тросах, полуавтоматический, собственной конструкции; настоящая столярная мастерская, верстак в свежих стружках... За окном - большой, ухоженный сад. На двух ближних яблонях висят запеченные на морозе яблоки.
- Думаешь, урожай пошел под снег? - смеется, перехватив мой взгляд. - Нарочно оставляем. Сорви-ка, положи в воду, чтоб отошли, а потом пробуй!
Прямо из дома по глубокому и пологому спуску в овраг быстро мчатся на оцинкованиом корыте десятилетние близнецы - сыновья моего приятеля. Невольно вспомнилась и ледяная гора собственного детства... Но сколько же на ней бывало детей! А сейчас вот только двое, да и то приезжие. Других ребят за этот день, мы здесь не видели.
- Что же будет с вашей деревней... ну, лет через двадцать?
- А что будет... - неохотно ответил хозяин. - Мы уж к тому времени помрем. И зарастет тут все годков, этак на сто!
- Неуж так-таки на сто?
- Да ты не бойся! - снова оживился. - Люди сюда потом опять приедут! - И уже совсем сделал смешливое лицо. - Кабы нам, пастухам, зима в возраст не засчиты-валась... Все равно зимой спим как барсуки! Тогда бы я постерег подольше эту землицу...
- Не загнул старик? - спросил я приятеля, когда мы с ним отошли от дома - прогуляться за околицу.
- Ну сто не сто... А то, что вволюшку поскучает эта земля без детского голоса, это, к сожалению, точно.
- А что ж - вы? Партийная, Советская власть?
- Не сидим, делаем... Ты же видел, центральные усадьбы у нас сейчас какие? Домины-дворцы! Бесплатные к тому же... Заработки людям резко подняли. Так что на центральных усадьбах жизпь задержим, это бесспорно, а вот тут, чуть в стороне...
И мы охотно и дружно свернули на общую сегодняшнюю тему - о перестройке, о гласпости, о демократизации и о том, как все-таки мы еще близоруки, косны, легкомысленны, экономически малограмотны...
А за околицей было так красиво в этот умиротворенный предвечерний час! Глаз отдыхал на просторных зимних окрестностях - светло-зеленые вербы, коричневый орешник вдоль маленькой речушки, бледно-лиловые молодые березы у дороги стояли примиряюще-спокойно, в тихой задумчивости.
И вдруг из-за этих придорожных берез - на ровном, чисто розовеющем закате - вырвалась бордовая, толстая, пугающая стрела и быстро понеслась вверх, заворачивая полукругом - след от военного самолета. Сам неслышно чертящий по небу самолетик казался безобидно-игрушечным, вспыхивал крошечным белым огоньком; он через минуту лихо закрутил умелую, прочно завязанную петлю и пропал за дальним лесом. А в центре этой петли оказалась робкая, молоденькая, только что народившаяся звездочка - и у нас сразу что-то заныло внутри...
Но вот эта плотная, зловеще-кровавая петля начала понемногу мягчать, размываться, потом засветилась уже тускло золотистыми тонами и стала в конце концов похожа - с посмелевшей, поярчавшей звездочкой - на пышный фантастический цветок. И вроде отпустило в груди: а глядишь, и все образуется помаленьку, наладится и в большом, и в малом...
Но тут же вновь сжалось сердце: да ведь скоро не будет больше на свете таких людей! Таких, как вот тесть моего приятеля... Столько он, его ровесники вынесли и выстрадали на этой земле за свои шестьдесят лет, а какая несокрушимая вера в добро: «А я плохих людей не встречал. Мне такие не попадались! У человека всегда две стороны... Так зайди к нему с хорошей!» Какая вера в мудрость нашего народа: «А сколько ж у нас умных людей! Телевизор включу, а боже ж ты мой... А в газетах? Нигде столько умных людей нету!»
...Наступивший вечер заставил нас повернуть назад, к деревне. Когда бодро, с удовольствием топая, вошли с холода в дом, хозяин оглянулся на нас от окна с некоторым, как мне показалось, смущением. И в самом деле, застали мы его, по деревенским понятиям, совсем не за мужским занятием: он наклонился с кружкой над каким-то невзрачным зеленым цветком - от порога было трудно разобрать, что там растет на подоконнике в старом глиняном горшке...
- Да столетник же! Вот сам люблю поливать...

Николай Старченко