- Чей ен-то хоть будет? Откедова?.. - допытывалась старуха. - Чего-то, мужики, глядите? Да растелешились бы и прищучили его прямо в речке! Не у одной мене гуси!..
- Другому бы неповадно-о!..
- А Колян-то помог ему гусака сцапать, оглоушил дубиной, и все тута.
- Гля-ко, гля-ко! Да ен чтой-то тащи-и-ит!..
Я почувствовал острые камешки под ногами, показалась из воды и завозилась огромная рыбина. Как можно осторожнее я выводил ее на отмель, приготовясь в случае чего с ходу схватить щуку руками.
Толпа на какое-то время затихла, оцепенела. Худощавый, юркий мужик, оглушивший гусака палкой, очнулся первым:
- Гля-я-ко-о, чего деется-я-то-о! Вот это рыба-ак, и гусака сцапал, и щуку поймал...
- К-какую щуку-то, крокодила!..
- Пуда два...
- Держи-и, два, как бы не боле!..
А я, не спуская глаз с щуки, продолжал выводить ее на берег. И только когда щука заскользила по траве, я посмотрел на собравшихся. Среди них я заметил простоволосую голову вертолетчика.
Сдерживая озноб, я оттащил щуку подальше от воды. Она растопырила окровавленные жабры, раскрыла огромную пасть, извиваясь из последних сил, пыталась освободиться от тройника. Убедившись, что рыба не скатится в реку, я взял полуживого гусака и направился через брод за одеждой.
- Щуку, щуку-то чего оставил?
- Волоки сюда, поглядим... - гомонили зеваки.
Я отдал старухе гуся и, не обращая ни на кого внимания, стал одеваться. Меня разглядывали, спрашивали друг у дружки, чей я, из какой деревни, шел разговор и о вкусовых качествах пойманной щуки:
- ...в рот не возьмешь - мочало.
- Дак чего не возьмешь, мой свояк по осени острогой поболее запорол.
Котлеты - отменные!..
- Поболее?!
- А давите слезу, что отравили реку! Пишите кляузы! - вмешался в разговор вертолетчик. - У вас воп какая рыбалка, вот в Молдавии...
На пего зашикали, загалдели все разом, и, пока я натягивал сапоги, собравшиеся удалились. Простоволосая голова вертолетчика возвышалась над толпой, оп что-то доказывал, энергично жестикулируя. Толпа не отставала от него, и вся эта процессия напоминала стаю птиц, нападавшую на коршуна... «Сегодня разговора с летуном не будет».
Пока я приходил в себя и согревался, щука перестала биться и лежала на пятнистом брюхе, уставя на меня стекленеющий взгляд. Из приоткрытой пасти торчал потемневший за сутки стальной поводок. Заглотни она поглубже, как раз достала бы леску, и тогда не видать мне эту грозную хищницу. Я поднял лежавшую на берегу палку, раскрыл зубастую пасть. Все три острия якоря прочно засели в окровавленной глотке. Непросто было вытаскивать тройник. Рыба билась, почти освобожденный якорь снова зацеплялся. Одной рукой я не мог удержать щуку, пришлось сесть верхом и зажать между колен. Вытащив тройник, я принялся рассматривать улов. Зубастое рыло хищницы чистое - ни одного шрама, ни одной заметной царапины, такое впечатление, что с крючком она познакомилась впервые. Темная, почти черная спина к бокам светлела, белые крапы густели к желтоватому брюху.
Почему-то мне жалко стало щуку. Мелькнула мысль: а не отпустить ли ее на волю? Жаберные крышки еще двигались. Я посмотрел на большой, в две добрые ладони, хвостовой плавник. Тронул его рукой, он заметно обтрепался, слегка кровоточил, очевидно, рыба повредила его о камни на отмели и колючий бурьян.
Вспомнился вертолетчик, его слова о рыбалке. Но, может быть, эта рыбина на многие километры воды - в единственном экземпляре, может быть, она помнит мельничные запруды и не в одну половодку заходила жировать на просторы заливных лугов.
Я осторожно взял щуку под жаберные крышки, оторвал от земли. В длину она была метра полтора, а весом побольше пуда. Вдруг она задвигала хвостом, зевнула пастью, я поспешно опустил ее на траву, щука дернулась еще несколько раз на земле, растопырила темно-розовые, в сгустках запекшейся крови жабры и уставилась на меня пустыми стекленеющими глазами.
Валентин Солоухин
