Костер догорал. Темнота подступала все ближе, и тогда пламя, словно боясь остаться в одиночестве, тянулось к сидевшим рядом людям.
- Пересядь ко мне, Сереженька, уйди с подветра, - позвала с другой стороны костра мама.
Сергей Воронов испуганно оглянулся на светящиеся заклепками костыли.
- Но я не могу ходить, я же ранен.
- Опять ты все выдумываешь, Сереженька, - грустно отозвалась мама. - Ты ведь знаешь, что я скоро умру. Посиди со мной, пожалуйста, напоследок.
Сергей знал, что она умрет через несколько дней, но ведь он в самом деле не может ходить.
- Посиди с мамой, сынок, - попросил и отец. Вдруг Сергей отметил, что ни его лица, ни маминого, ни других он не видит.
- Иди-иди, сынок, - повторил отец, - вот и ракета пошла, иди, пока светло.
Ракета вырвалась откуда-то сбоку, но Сережа удивился не ее появлению, а тому, что отец, прошедший всю войну, забыл: по освещенной местности двигаться нельзя, могут заметить, открыть огонь. Почему отец не помнит этого?
Ракета еще пыталась удержаться в зените, но уже соскальзывали с нее капли искр, и она, уменьшаясь, затухала. Тени, рожденные ею, тут же сливались с темнотой.
- Значит, я тебя так больше и не увижу, - еле слышно произнесла мама, и тогда Сережа, упершись руками в землю, стал на колени.
До костылей было не дотянуться, ползти постеснялся, и тогда, оберегая раздробленную стопу, он встал. Его шатнуло. Неожиданная боль легче, чем та, которую ждешь, и он, заранее скривившись, оперся на раненую ногу. Боль пронзила все тело, и Сергей поспешил сделать шаг. Земля и звезды в небе качнулись, словно попробовали поменяться местами. Из раны будто пронесся, заглушая старую, медленную боль, сноп огня. Сергей закрыл глаза, но огонь, ударив в голову, рассыпался, ослепил в темноте, распахнул ему глаза и рот, вырвался наружу.
- Мне очень больно, мама. Честное слово. Я не могу. И тогда он увидел, как медленно опускаются прямо в
огонь протянутые к нему из темноты руки.
- Значит, не увидимся, - скорее почувствовал, чем услышал он.
«Не увидимся, не увидимся», - радостно заметалось пламя.
- Мама! - крикнул Сергей и сделал второй шаг.
Вокруг все загрохотало, земля на этот раз перевернулась легко и уже сверху вместе с костром упала на небо...
- Сережа, Сережа! - услышал Воронов прямо над собой чей-то другой, не мамин голос. Потом из этого шепота вдруг родился тонкий непрерывный свист, он начал нарастать, заполнять пространство и сознание.
Еще окончательно не придя в себя ото сна, он тем не менее понял, что это мина и что теперь не успеет ни убежать от нее, ни даже откатиться в сторону. А в сознании лишь промелькнуло, что разбудила Рита, и он закрыл глаза. На лицо ему упали мягкие волосы, и, прежде чем Сергей что-то предпринял, медсестра обхватила его руками, прижалась, закрыла собой.
Мина упала недалеко. Взрыв, словно боясь полностью раскрыться на морозе, получился сухой и короткий.
У входа в палатку зашуршали, хлопнул полог.
- Старшина, ты? - отстраняясь от щекочущих волос Риты, спросил Воронов.
- Кончай ночевать, старшой, - отозвался Старчук, пробираясь в темноте к носилкам Воронова. - Командир через пять минут собирает всех. Идти сможешь?
- Что за стрельба? - перебил Воронов.
- «Духи» нащупывают.
Старчук, спотыкаясь о сваленные в палатке вещмешки, термосы, прошел к старшему лейтенанту. Рита, освобождая ему место, словно нечаянно провела рукой по груди Сергея и отодвинулась.
С гор опять послышался свист, и Старчук, повторяя движение медсестры, склонился над Вороновым. От старшины пахнуло дымом, потом и куревом.
- Так идем к командиру или насморк окончательно свалил боевого офицера? Риточка, где ты? Я понимаю, с тобой быть лучше, чем получать указания командира, но...
- Старчук, вы на каждом углу твердите о давней дружбе со старшим лейтенантом, а язвите так, будто он вам вовсе и не друг.
- Да, Риточка, мы уже семь лет знакомы, почти половина твоей жизни. Семь лет, да, старший лейтенант?