- Да, да, мама, проводи, - с радостью согласился он. - Изловим такси - и бегом. Да не переодевайся, ненадо, - остановил он ее, пытавшуюся скинуть вязаную голубую кофту. - Она тебе идет, да и на аэродроме всегда ветрено.
Они вышли. Скоро поймали такси, уселись, от волнения едва переведя дыхание. Машина выскочила за город, и дорога, дугой огибая Ящерку, побежала сквозь зеленые сады и поля, мимо стоящих у подножия горы обсы-панпых белой пылью цехов «Великана». Высоко на уступе маячила железная опора, ниже, в забоях, что-то беззвучно посверкивало. Блестели под солнцем скальные сколы, а кое-где в яминах старой ветошью висели остатки прежних зеленых одежд Ящерки. Илья отвернулся, тягостный вид горы судорогой сжал сердце.
- Мама, - сказал он наконец. - - Погляди, какой разор. Чем его восполнить? Ничем никому и не суметь. Видишь, стоит она, одинокая, гордая и горестная. Да она же похожа на женщину, изуродованную насилием, раздетую прилюдно.
- Да ты говоришь о ней как о живой...
- А разве она для тебя ие жпвая? Помнишь, в сказке: «И прибежала тогда юркая ящерка, подняла голову, принюхиваясь, откуда дует злой ветер, и на глазах людей стала расти, расти, пока не загородила дорогу жарким струям. И чтобы показать свою силу и постоянство, окаменела». Такая она в сознании людей, может, тысячи лет. Надругаться над ней, не значит ли что-то разрушить в душе человека?
- Что же, по-твоему?
- Веру в свою порядочность. Природа - это же наш общий дом. Если мы начнем его рушить своими руками...
Мать молчала. Перед ними слева медленно поворачивалась Ящерка, подставляя взору свои изуродованные бока. Щемящая тоска захлестнула сына, когда он увидел, как спокойна была мать. «И она не понимает... Как же так?» - растерянно подумал он. Но вот она повернулась к нему и остановила свой взгляд на его лице, таком родпом и таком несчастном. «Как ему тяжело, если он об этом все время думает?» Ей было как-то неловко перед сыном, которого с малолетства учила любить природу. В то же время опа сейчас не могла усомниться в верности того, что делает ее Митрофаиыч.
- Эх, Илюша, разве люди так уж только и думают. красивая она или нет, наша Ящерка? - спросила она, почти точно зная, что ранит этим сына.
- Ну уж это ты сама знаешь, мама. Люди, если и не думают, то чувствуют. Ведь красивое лечит, а безобразное...
- Да-а-а... - Она задумалась, крутые брови ее выпрямились. - Это вас и поссорило с отцом?
- Ссора - пустяк, мама. Если дело серьезное - это уже вражда.
- И что же, отец делает не то?
- Он не понимает, что рушит ландшафт. Ты же географ, мама, знаешь, как дороги людям и Байкал, и Женевское озеро, и Ниагарский водопад, и горы - красивейшие горы Кавказа. Если бы он это понял, он ушел бы с Ящерки, но он заблуждается. Именно заблуждается, как и ты. Я верю, что он честный. Даже слишком.
- А это что, худо? Что ты говоришь, Илья? - Она возмутилась искренне, и брови ее выгнулись в дуги. - Он же, он... Такое дело у него...
Сын ответил не сразу, ей показалось, что он и сам попал в тупик. Но Илья заговорил снова:
- Пожалуй, мне трудно объяснить. Боюсь обидеть его за глаза, да и тебя. Вот ищу слово. Да, слишком честный - не то. А вот слепо честный - это точнее. - Сын замолчал, взглянул на нее: она сидела насупленная, брови ее построжели.- Понимаешь, если человек так старается, что готов лоб разбить, ему, конечно, некогда оглянуться... А надо, пора оглядываться.
Мать покачала головой: нет, он все-таки ничего не объяснил. И с горечью подумала, что их сын, а таких ведь, наверно, много, не будет стараться так, как всю жизнь старался отец.
- На что же ему оглядываться, скажи? Тебе всегда там нравилось, неужто неправда? - опять удивилась она.
- Все правда, мама. Лучшего я не видел. Как отец все сделал. Технология, порядок, экономика - все на месте.- Он махнул рукой.- А потом я не мог смотреть, не мог радоваться, видя его рационализм: больше, больше!
- Ох какое наваждение! - Она истово возмутилась.- Да что это такое на тебя нашло, почему?
Шофер лихо подрулил к аэропорту, где несусветная сутолока захлестнула подступы к аэровокзалу. Вот сдан багаж, еще осталось время, и они поднялись на второй этаж, в высокий зал с окнами во всю стену. Илья купил мороженого, и они пристроились за круглым мраморным столиком. Развертывая брикет, поглядывал в окно, где к самолетам тянулись цепочки людей; мать глядела на него, думала, что вот он улетит и забудет про нее, у многих это бывает, и вспомнила про мужа, с которым ей так легко жить. Он - цельный характером, порядочный, любящий и ее, и дом свой... Сам видный и на виду у всех. Ей хотелось, чтобы и сын был таким, и та женщина, которая с ним будет, тоже не осталась бы с кургузым счастьем в руках. Потом Илья отвернулся от окна, и она увидела в его глазах непроходящую боль. Прикрыла своей ладонью его руку, попросила:
- Ешь, ты ведь не разлюбил мороженого, когда стал взрослым?
