Незабудка

Музей был еще закрыт, дом еще не достроен, и можно было повернуть назад, но задержал молодой плотник, подгонявший половицы на крылечке.
- А ты посиди, земляк. Отдохни. Вот на свежей ступеньке. Я понимаю, издалека ехал, досадно... Но мы-то при чем? Вон вытрезвитель новый мгновенно выстроили, а музей... - Он вдруг засмеялся. - Правда, батя мой покойный любил и вытрезвители, и музеи...
Заинтересованный таким зачином, я присел на ступеньку.
- В самом деле!. Как-то, значит, выходит он из пивнушки, а тут мотоцикл с коляской. Нет бы, поскорей прошмыгнуть мимо, так подходит прямо к сержанту и под козырек: «Ребята, подвезите фронтовика до дому». - «Садись». И отвезли прямо в вытрезвитель.
Плотник помолчал, закуривая, потом продолжил, чуть насмешливо и чуть грустно прищурившись:
- Батя долго не мог забыть этой обиды. Издали заметит милиционера - перейдет на другую сторону. Хотя для него «долго» - это совсем и недолго. Где-то уже через полгода, как раз на пасху, решил отпустить милиции грехи. Мы с ним с утра пошли на Крестительское кладбище, подправили могилы родственников, потом он помянул их как следует и домой пошел размягченный, благостный. На родной Пушкарной и встретили милиционера-сержанта. Не того самого, конечно, но бате это было неважно. Шагнул навстречу, предложил похристосоваться. Но куда там! Сержант от него в сторону... Батя, поверь, чуть не заплакал: «Вот, перевелись Баргамоты! Гарасек-то еще полно, а Баргамотов нету...» - «Каких Баргамотов?» - очень меня, восьмилетнего, заинтересовало это слово. - «Да история такая есть... «Баргамот и Гараська». Гараська - пьяница, а Баргамот - полиц... словом, милициопер по-нашему. Да и было все дело вот тут, прямо на нашей улице! Только до революции еще... Да и сам-то писатель Леонид Андреев тут жил. Вон его дом стоит... Музеем бы надо сделать!»
Батя-то очень книги любил читать и всех знатных земляков чтил. Больше, чем самых ближайших родственников... Ты видел дом Андреева? А-а, так ты раньше сам в Орле жил? Ну, тогда, может, и больше моего тут все знаешь...
Да-а... От бати много разных книжек осталось. Умер-то когда? Да мне всего двенадцать было. Водка треклятая и раны фронтовые доконали... И приучился я, брат, к чтению. Особенно одну книгу, толстую, в хорошей обложке, сорок пятого года издания, любил читать. «Русанов» называется. Там про все его экспедиции интересно написано. Время от времени перечитывал. И вот - это когда я уже женился, и сын у меня появился - случайно прочитал я там одно письмо Русанова. Раньше-то я письма не читал, просто пропускал... Так вот, пишет Русанов своему пятилетнему сыну сюда, в Орел: посылаю, мол, тебе сынок, вместе с письмом вот этот цветок - незабудку с Новой Земли. А сам-то дальше поплыл, да и пропал без вести со всей экспедицией. Сам знаешь, до сих пор ищут...
И понимаешь, запала мне эта самая незабудка в душу. А тут еще как-то пошел на могилу бати, а там, гляжу, незабудки самосейкой выросли... Мистика, если сказать по-научному! Вскорости слышу, собирают плотников для восстановления дома Русанова. И решил я помочь в свое свободное время. Когда же закончим? Снаружи-то к зиме успеем, да внутри еще много прибирать надо. Да пока экспонаты всякие разместят, разложат... Словом, весной будущей приезжай - в самый раз будет.
И вот я приехал - весной, но только через пять лет.
Всхожу на крылечко, на котором мы сидели с тридцатилетним разговорчивым плотником. Тогда оно смолисто, свежо пахло стружками и тесом, а сейчас уже немного потемнело и притерто ногами. Я берусь за ручку, толкаю внутрь тяжеловатую дверь...Ах, сколько же за жизнь свою открыл я таких дверей!
Но еще больше - не открыл... Вечно замки иа дверях! То из-за долголетней, затянувшейся реставрации. То санитарный день, то и вообще без всяких причин или с такими разъяснениями, что...
Вот грустно-показательный пример: трижды за последние десять лет ездил в Ленинград и трижды пе мог поклониться праху любимых писателей. В первый раз, в однодневной командировке, распределил свои заботы так, чтобы быть на Волновом, па «литераторских мостках», за два часа до закрытия. Приехал и уперся взглядом в объявление: в связи с ранним наступлением сумерек кладбище для осмотра закрывается не в девятнадцать, а в семнадцать часов. Второй раз - загадочные профилактические работы. Ну уж, думаю, в третий раз... Бог, известно, троицу любит. Казалось, и сам трамвай № 25 был в согласии со мной печально-лиричен - позванивал тихонько, поминальпо, покачивался, поскрипывал, стариковски горестно вздыхая своими пыльными пневматическими дверьми... Вышел на Расстаппой, пошел к густо зеленеющему острову кладбищенской рощи. Но что это?! На чугунной решетке табличка: «Закрыто на просушку». Долго стоял в мрачном недоумении, надеясь на что-то... Показался па минуту в конце сухой майской аллеи, у некрополя, милиционер, я замахал, громко позвал его, по он издали показал рукой на табличку: читай, мол, там все написано.
И теперь перед всякой закрытой музейной дверью, перед всяким заброшепным памятником истории и культуры я мысленно говорю: закрыто на просушку. И нет тут никакой шутки. Разве мы не знаем, что и сами-то души великих не раз пытались отправить на эту самую просушку?
Долго был «закрыт на просушку» дорогой моему сердцу Иван Бунин. Были в «проработке», старательно замалчивались в разные времена и Николай Лесков, и Афанасий Фет, и Алексей Апухтин, и Леонид Андреев, и Михаил Пришвин. Все вроде бы чего-то там недопонимали, не отвечали запросам времени, не были преданными патриотами... Это они-то, выросшие среди былинных орловских просторов, среди даровитеишего народа, в самой глуби России!
Мало кто знает, что когда умирающему Бунину парижские врачи предложили сделать полное переливание крови, что даст ему еще год-два, Иван Алексеевич, так страстно любивший жизнь, категорически, наотрез отказался. У него в голове не укладывалось: как это можно с чужой кровью? Да без своей русской крови, переданной ему из столетий в столетия славными предками, он и строчки не напишет, он вообще станет неизвестно кем!.. «Я очень русский человек, и это с годами не проходит».
Великие незабудки наши, расцветшие на орловской земле! Все вы, начиная с Ивана Тургенева, приближали новое время, мечтали о новой земле.

Николай Старченко