Случай на рыбалке

Хорошее было лето. Погожие дни сменялись теплыми дождями, не затяжиыми ливнями, которые сопровождались яркими изломами молний и добродушным ворчанием грома. На нераспаханных клочках земли цвели травы, над цветами порхали бабочки, отрывисто гудели шмели в коротких перелетах с одного цветка на другой, и настроение у меня было под стать погожему лету. Единственное, что меня огорчало, так это луга. Человек поступил с ними неблагодарно, распахал и забросил.
А ведь раньше они тоже цвели, и не только цвели. В народе их называли Добрым и Раздольным.
После сенокосов на них возвышались душистые стога сена, сейчас полчищами темнели заросли всевозможных бурьянов. Минуя эти бурьяны, я шел на рыбалку, с грустью вспоминая красную пору, от которой кое-где остались скудные приметы: клочки свежей зелени, одинокие ромашки, на потемневшей стерне редкие синие точки васильков. В зарослях сновали крапивницы, вяло и густо сверчали цикады. Тропинка никак пе хотела удаляться от полей, тянулась и тянулась вдоль межи, выбирая, где поменьше репейника, колючек, жгучих, в рост человека, стеблей крапивы. Наконец мелькнула прогалина, я пе выдержал, свернул в нее, решив идти к реке лугом. Через несколько метров пахнуло затхлостью, дорогу преградили заросли ольхи, ивняка, нити липкой паутины. Но я не вернулся, а полез напрямую, отстраняя руками стебли и ветви, то и дело жмурясь, чтобы они не выстегали глаза. Пробивался я минут десять.
У самого берега заросли сгустились, но и здесь я не отступил. Трещали сухие сучья, хрустели стебли крапивы, обжигая через одежду тело, а в глазах виделась давняя картина: цвели раздольные луга, и я думал: «Вот бы собрать тех руководителей, которые загубили пойму, и гонять по этим зарослям до тех пор, пока они не вытоптали бы всю сорную поросль».
За этими думами я неожиданно вышел к речке. На каменистой стремнине переката бурлила и пенилась вода, и видно было, как водоросли вытягивались грязно-зелеными гидрами.
Приподняв отвороты болотных сапог, я двинулся через брод, на другой берег, который привлекал простором, тихим журчанием родниковых ручейков. Лет пять тому назад эта речка была самой чистой и светлой в крае, сейчас воды помутнели от смываемых с полей удобрений, ядохимикатов, сбрасываемых на культуры авиацией. Поубавилось рыбы, по здесь, у родниковых струй, можно было еще что-то поймать. Рыба, наверное, как люди от смога, очумев от смываемой дождями «химии», кидалась к спасительной родниковой чистоте.
Перебравшись на другой берег, я направился к старей раскидистой раките, из-под корней которой выбивался самый большой из всех ручей. Чистая до хрустальной прозрачности вода его торопливо стекала, прыгая по галечному дну в просторную заводь. Метрах в десяти от ракиты виднелся шарообразный куст лозняка. Со стороны казалось, что его принесло и прибило течением к поросшему тростником выступу. Подует ветерок, и он запарусит нарядный, в разноцветных крапах осенней листвы, тихонько двинется, набирая на стремнине скорость, вниз к устью реки. В роднике, как в полуовальном зеркале, отражался дуплистый, в черных пожогах ствол старой ракиты. В одном из дупел стояла стеклянная баночка из-под майонеза. Она тоже отражалась в роднике, вызывая желание зачерпнуть живой водицы. Я взял банку и зачерпнул. Вода оказалась сладкой и не такой, как в летнюю жару, холодной. За спиной в реке вдруг что-то шелохнулось, булькнуло. Врассыпную ударила мелочь, и круги от ухнувшей на воде воронки покатились к берегам: «Неужели рыбина?..»
Из-за шарообразного куста показалась простоволосая русая голова человека.
- Забавляетесь! - осуждающе сказала голова. - Бутылок набросали - некуда ступить!..
Что-то было еще сказано, но я не расслышал. А в том месте, где только что зияла воронка, медленно двигаясь по течению, плыла бутылка.
«Шутник, - подумал я, - такие вот шутники и ракиту всю испятнали пожогами. Швырнул бутылку и выговаривает, от скуки шутит...»
Поставив майонезную баночку на место, я решил подняться выше по течению. Тропинка вела мимо нарядного куста. За ним на брошенной на землю куртке лежал, опираясь на локоть, простоволосы» молодой человек и смотрел на оранжевые, мирно покачивающиеся на воде поплавки. Тут же в траве темнели пустые бутылки - «огнетушители» из-под вина. «Огнетушителями» в народе их нарекли из-за емкости. Гримаса, застывшая на курносом лице рыбака, выражала неприветливость, и я прошел мимо, не говоря ни слова, на ходу высматривая подходящее для рыбалки место. Остановился я метрах в пятидесяти от него. «Может быть, он специально бутылку припас и рожу недовольную корчит. Поставил какую-нибудь запрещенную спасть и не хочет посторонних глаз. На рыбалке всякое бывает...»
Готовя и наживляя улочку, я поглядывал на соседа с надеждой увидеть поклевку, по он продолжал лежать
неподвижно и, как мне показалось, даже не изменил позы, лежал себе на боку, посматривая по сторонам.
Первый заброс меня обрадовал, поплавок тут же шмыгнул под воду, и я вытащил порядочного окуня. Второй и третий тоже оказались удачными: «Ну, полосатики, потешьте!..» - возликовал я.
Поплавок пырнул, подсечка, зацеп! Жалко было рвать леску, но пришлось. Перевязав крючок, торопливо, пока клев, забросил и снова зацепил. Стало ясно, что окуни стоят у коряг, а в таком месте даже клев не всегда радует. «Надо уходить». Я собрался.
И тут на моих глазах произошло что-то невероятное. Рядом с парнем взбурлила вода, из воды выскочила, как пущенная из пращи, рыбина, описав в воздухе дугу, шлепнулась на пологий берег, следом, взбив брызги, вылетела огромная щука и заскользила по отмели. Выскочившая рыба лежала на берегу неподвижно, а щука извивалась на отмели, загребала большим, похожим на лопасть весла хвостом, стараясь соскользнуть на глубину. Парень кинулся к отмели. Я рванулся ему на помощь, но он не бросился в воду, а схватил рыбу, которая лежала на берегу. Пока я бежал, щука сползла с отмели, гулко ударила хвостом, и только ее видели. Я приблизился к парню.