Повел меня Сенин краем над болотом, потом круто повернул в лес. Пройдя метров полтораста, вышли мы к суболоти со старым, но невысоким сосняком - этак метров двенадцати - пятнадцати высотой.
- Видишь, тезка, еловый мысок врезался в суболоть? Дойди туда. Там место начетное: оттуда все на свете услышишь - все подлеты. А я левей уйду - вон хохолок повыше, островинка небольшенькая Как свистну, приходи сюда, на это место, где стоим.
Нашлась на мысу толстая валежина, и я уселся на ней. Стал слушать, а сам все про избу думал: кто и зачем построил ее в этом диком, вот уже подлинно медвежьем углу? Ну, Сенин-то, конечно, знает, расскажет...
А вечер стал неласковый, хмурый. Еще когда мы шли сюда, летали порывы ветра несильные, а теперь лес принимался шуметь все сердитее, все тяжелее - не очень-то расслышишь подлеты глухарей, да и будут ли они? Ветер-то северо-восточный, пожалуй, самый нелюбимый у них.
Стали падать снежинки, сперва редкие, потом гуще да гуще... И повалил настоящий снег. Вот тебе раз! А мы-то шли семь верст немереных, а километров - так, пожалуй, и все восемь! Шли, надеялись на добрый тихий вечер. Вот и вышло по сенинской поговорке, что «у бога всего много», уж хватило для нас и ветра, и снегопада! Да, ждать теперь нечего. «Нет среди глухарей дураков, чтобы в этаку погодку петь да с бабами хороводиться», - так говаривал мой друг.
А снег валил и валил, да еще хлопьями, валил сырой, лепился на деревья, на ветви и хвою сосен. Встал я с валежины, отошел под густую сосновую крону, но ветер гнал снег вкось и старался залепить и меня. Заметно темнело - и не только из-за туч, конечно, а пора пришла. Поглядывал я на часы: половина девятого... вот и сорок минут... За какие-нибудь полчаса насыпало настоящую порошу.
Свист Сенина я еле услышал - до того разгулялся ветер.
- Зима пришла, Василий Иванович! - Он тоже был весь в снегу.
- Ладно. Пошли ночевать. Утро вечера мудренее, - философски ответил он. - У бога всего много; глядишь, хорошенького выдаст. Видишь, снег совсем реже сыплется. А утро будет - только ура. Пойдем-ка печку затопим, погреемся - вот и радость.
Пошли, Сенин передом, я сзади по его печатному следу. Вон и избенка наша на снегу чернеется, а крыша белая. И лапы елей белые.
- Стой! Никак ктой-то еще в нашу квартеру пришел. Вон след.
Со стороны, да еще в сумерках, не понть было, что за след,- ну да небось охотничек вроде нас проявился.
А когда подошли мы вплотную к следу, было чему дивиться: из-за избенки, у самого ее угла и мимо двери, шел след немалого медведя. У двери зверь, видно, постоял. Василий Иванович расхохотался:
- Ну и ну! Знать, помнит зверь свято место!
- А почему оно свято?
- Да как же! Здесь один конищенский мужичок душу спасал, святости набирался. Задумал отшельничать- вот и построил изобку.
- Ну что ты! Болтаешь! Какие тут отшельники?
- А ничего и не болтаю. Правду истинную говорю. Жил здесь Филя, ну Филипп Лукин, - всем известно было. Вот печку затопим, расскажу.
Ничего невозможного не было в том, что медведь прошел мимо старой, давно брошенной людьми избы. Удивляло только, что медведь прошел буквально «по касательной» к углу избы да еще постоял у двери после того, как мы натоптали тут много человечьих следов, таская дрова и рубя их. Ведь не могло быть, что очень легкая порошка вовсе заглушила запах наших следов. Но Сенин пояснил:
- Про Филю говорили, будто он вовсе приручил зверье, будто медведей из рук хлебушком угощал, чисто тебе преподобный Сергий! Видал картинки? Может, этот медведь из его приятелей - ну и навестил!
Василий Иванович посмеивался, не верил, конечно, в Филиных мишек. Затопили мы печь, дым, разумеется, валил в избу, и можно было терпеть, только сидя на полу поближе к полуоткрытой двери. Сунули мы пироги на заслонку, а ее - на шесток: сколько-нибудь согреются. Сунули в печь чайник, а воду зачерпнули в болотине у самого кряжика.
- Был тут у отшельника ключ, да сруб сгнил, да и земля обвалилась.
Чем больше набиралось в печке жару, тем терпимее становилось насчет дыма - он шел выше, и мы смогли перебраться с пола на нары между печкой и стеной.
Сидя на нарах - а мы их застелили еловым лапником - и ожидая, когда вскипит чайник, да и за чаепитием, Сенин рассказывал про отшельника.
