Истома

Балахана состояла из небольшой комнаты и прихожей. К террасе приставлена лестница, ведущая вниз. Несколько ступенек из нее выпали, а остальные настолько обветшали, что ступить на них было боязно. Видимо, эта балахана предназначалась в свое время для храпения сена и клевера. А в годы войны ее приспособили под жилье, здесь жили эвакуированные. Когда прогнали фашистов, люди уехали к себе на родину. Трудно сказать, белил ли кто-нибудь с тех пор стены этой балаханы, красил ли двери и рамы.
Потрескавшиеся в нескольких местах и давно не мытые стекла скреплены пожелтевшими полосками газетной бумаги.
В этой-то балахане и жил герой нашего романа Умид. Как ни казалась его обитель мало приспособленной к нормальной жизни, он редко покидал ее.
На электрической плитке постоянно стоял чайник, и очень часто вместо обеда хозяин довольствовался чаем и завалявшимся где-нибудь в нише куском зачерствевшей лепешки. Поэтому обитатели махалли редко видели его в чайхане. Он не участвовал в их спорах, казалось, не интересовался их делами. Из-за этого знакомые считали Умида нелюдимом, а некоторые попросту сторонились его.
Как Умид заходил к себе во двор и как выходил оттуда, видела только одна Чотир-хола, прозванная так за то, что все лицо ее усыпали рябинки оспы. В первое время Умид, когда поселился здесь, недолюбливал эту некрасивую старуху, постоянно сидевшую возле своей калитки на низенькой скамеечке. «Неужели ей больше нечем заняться, кроме как пялить глаза на всех, кто пройдет мимо? - думал он с неудовольствием.- Когда ни приди, она все сидит и смотрит на тебя поверх очков, сползших на самый кончик носа».
Позже Умид просто привык к присутствию Чотнр-хола, и, если случалось, что ее не оказывалось на месте, ему казалось, будто что-то не так, чего-то не хватает, и он даже испытывал некоторое беспокойство о здоровье старушки, живущей напротив, через улочку,- одиноко, как и он.
И когда она снова оказывалась на своем всегдашнем месте, он подходил и, не скрывая радости, справлялся о ее здоровье. Тронутая вниманием старушка долго молилась за него и, проводя по лицу сморщенными коричневыми руками, желала Умиду всяческих благ в жизни: «Станьте образованным человеком, сын мой, пусть ваши тело и душа пребывают в вечном здравии, пусть Аллах вам ниспошлет преуспеяние...»
Однажды Чотир-хола зашла к Умнду. Наверно, сам Джебранл - ангел добра помог ей подняться в его балахану. Она попросила Умида написать письмо какому-то ее дальнему родственнику. Увидев книги, лежавшие в беспорядке на столе и сложенные на полках, вделанных в нишу, спросила: «Неужели вы все это прочитали, сынок?» Получив утвердительный ответ, она страшно удивилась.
Как-то Умид по просьбе Чотир-хола написал заявление в райсобес. Прошел, может, месяц - Умид даже позабыл об этом,- женщина без стука отворила дверь и ступила в комнату со словами: «Ваша рука оказалась легкой, сынок,- принесла удачу. Отведайте-ка плова вашей соседки. И не обессудьте, больше нечем мне вас отблагодарить»,- и поставила перед ним на стол касу дымящегося душистого плова, поверх которого были положены кусочки казы - колбасы из конины - и дольки айвы. Умид, смутившись, поблагодарил ее, но отказаться не посмел и принялся за еду. Он давно не пробовал такого вкусного блюда, приготовленного дома. Студенческой стипендии ему хватало лишь на дешевые обеды в столовых.
Чотир-хола села на курпачу, постланную на полу подле стены, и, подобрав под себя нош, одернула подол. Она давно уже знала, что Умид - парень замкнутый, неразговорчивый, и своей трескотней не хотела отвлекать его от еды. Однако хотелось все разузнать о • своем соседе - откуда родом, кто его родители и почему он поселился один в этом брошенном хозяевами пустом доме. Она попробовала заговорить об этом, но Умид отвечал неохотно и односложно, и разговора, какого она ждала, не получилось. Она покашляла, посидела еще минутку для приличия и, попрощавшись, ушла.
Однако что-то все больше и больше привлекало Умида в этой старушке. Он обращался к ней, называя ее хола - тетушкой. Ему было известно, что все в махал-ле от мала до велика зовут ее Чотир-хола, но ему не хотелось произносить слово Чотир - «рябая», как-то неловко было, и он стал называть ее просто - хола. Сама старушка к своему прозвищу давным-давно привыкла. Привыкли к нему и махаллинцы, и если где нибудь заходил разговор о Рябой тетушке, то едва ли находился человек, не понимавший, о ком речь.
А когда-то в молодости эту добрую женщину звать Фаридахон. Таким прекрасным именем ее нарекли родители этак лет шестьдесят пять назад. Сейчас, глядя на ее лицо, заостренный, слегка горбатый нос, на толстые обветренные губы и вспомнив ее настоящее имя - Фаридахон, означающее «прекрасная пери», нельзя было не улыбнуться. Бог обделил бедную тетушку, когда раздавал женщинам красоту. Да и мало кто знал ее настоящее имя. Поди, никого из ее близких не осталось, тех, что помнили ее с молодости. Один лишь паспорт на дне сундука хранил ее девичье имя.