Тяжело дышат кожаные мехи, красные искры взлетают над горящими углями в горне. «А ну, не зевай!» Хватает Ивашка огромными клещами светящуюся, до бела разогретую болванку. «Не зевай!» Голый по пояс, мокрый от пота, закопченный - только белки глаз светятся - парень заносит пудовый молот, бьет с размаха, окалина сыплется на наковальню. Ивашка сноровисто вертит меняющую форму болванку, подставляя под удар то один бок, то другой. Потом готовая ось шипит, обдавая паром, в корыте с водой. Ивашка смотрит на нее и на тонкую цепь, что стальной змеей легла от обруча на ноге к наковальне. Вот и поправил хозяйство, порадовал мать... Чадно, дым ест глаза, сушит грудь. Эх, бежать надо отсюда, пусть сам Демидов вместе с Мокеем ворочают клещами железные болванки, дышат дымным смрадом. А схватят стражники на лесной дороге, бросят с камнем на ногах в пруд - пусть, ведь и это не жизнь! Только б в рудник не попасть, оттуда, говорят, выхода нет...
Тонко позванивает цепь на ноге, поскрипывают мехи. Кровоточат сухие обметанные губы. Нагибается Ивашка к корыту, в котором етде пузырится, паром исходит вода, черпает ладонью, подносит к губам, - а это и не вода вовсе, а песок горячий, скрипит на зубах... «Как же так, - думает измученный Ивашка, - как же это я сызнова в кузню попал? Иль Гурьев-городок только приснился мне?..» Силится вспомнить, да не может. Было же это - и в самом деле брал его управляющий Мо-кей Бутурлин на Яик, работу срочную сделать. Глиняные мазанки, желтое зарево заката в пыли, мутная река, гнилые лодки на берегу у прозеленевших свай... Загляделся Ивашка на реку, и будто сказал ему управляющий с нехорошей ухмылкой на своем разбойничьем лице: «Что глядишь, не сбежать ли метишь? Смотри - ноздри вырву, далеко не убежишь!» Тут и не выдержал Ивашка - не помня себя, в исступлении ударил Мокея железным прутом по голове, подхватил цепь и тяжело побежал вниз: к воде, к лодкам...
Было же все это, а поди ты, опять на Невьянском заводе, возле проклятой наковальни. Или те басурмане привезли?.. Запамятовал совсем... Смешалось все, только мелкий песок на зубах скрипит, не исчезает...
Высоко-высоко в голубом небе багрянцем отливают легонькие неподвижные облака. Солнце садится.
Впервые за все это время Ивашка вдруг ясно осознал себя. Облизнул сухим языком жесткие губы, приподнялся на локтях. Бескрайняя голая степь лежала вокруг. Телегу потряхивало, скрипели несмазанные колеса, погромыхивали на камнях. И тут Ивашка со странным чувством тревоги и подкатывающего к горлу страха отметил, что не слышит стука копыт: только тарахтение колес. Мгновенно вспомнил темные нерусские лица людей, которые выволокли его на берег, - и зашлось сердце: не иначе нечистая сила несет телегу без коня. Он перевернулся рывком, так, что затрещала, резанула по израненному телу веревка, посмотрел вперед и обомлел: жуткий горбатый зверь был впряжен в оглобли. Нескладный, длинноногий, с облезлой шерстью на вздутых боках, с длинной шеей и губастой мордой, он неслышно ступал мягкими лапами. В широкие ноздри его была продета палка с веревкой, привязанной к передней телеге. Впереди шли гуськом такие же землистого цвета звери - в упряжке или груженые мешками и ящиками, с людьми наверху. Только по краям каравана далеко в стороне ехали на обыкновенных конях верховые.
«Свят, свят, чур меня, - поспешно закрестился Ивашка. - Сгинь, нечистая сила». - И только тут догадался, что это верблюды. Видел он их издалека на Яике. Но одно дело с баржи глазеть да дивиться, другое - увидеть вдруг рядом это чудовище, несущим тебя невесть куда.
Упал Ивашка вниз лицом на жесткий мешок, закусил рукав, чтобы не закричать. Вспомнил подметное письмо, невесть как оказавшееся под притолокой в избе бабки Марьи: открыла по утру бабка дверь - листок и порхнул в руки. Прохожий странник, знавший грамоту, прочел - жутко стало: «Лежит дорога, через тое дорогу лежит колода, по той колоде идет сам сатана, несет кулек песка да ушат воды, песком ружье заряжает, водой ружье заливает; как в ухе сера кипит, так бы в ружье порох кипел...» Непонятно, а страх берет. И теперь, вспомнив, подумал Ивашка: вот оно, дьявольский навет исполняется, все как есть...
Подскакал кто-то, ткнул кнутовищем в бок. Ивашка поднял мятущиеся глаза, узнал одного из тех, кто вызволил его в то туманное утро.
- Ким сен? - гортанно спросил всадник, сверкнув белыми ровными зубами.
Ивашка слов не понял, но догадался, о чем речь, и торопливо заговорил, не сводя с него глаз, и руками, на ощупь, разматывая на себе веревки.
- Русский я. Смолин Ивашка. Без злого умысла сюда попал, вот те крест. Лодку занесло, о камни разбило, чуть не утоп. Спасибо вам, помогли...
Всадник ехал рядом и сверху, из-под лохматой бараньей шапки смотрел на него спокойно, без выражения, и это его безразличие стало беспокоить Ивашку.
- Русский я, - снова повторил он. - Не понимаю по-вашему, не знаю, как сказать тебе. Ты-то по-русски знаешь?
Молча стегнув лошадь, всадник поскакал вперед, оставив после себя запах конского пота и пыли.
Веревка поддалась наконец, Ивашка скинул ее, сел, свесив ноги, опасливо косясь на голенастого несуразного зверя.
